Помаре II, умершему в 1821 году, наследовал малолетний сын, носивший имя Помаре III. Молодой государь пережил отца всего на шесть лет, и управление страной перешло к его старшей сестре Аимате, теперешней королеве, которую обычно называют Помаре Вахине I, то есть первая Помаре-женщина. Ее величеству ныне за тридцать лет. Она второй раз замужем. Первым ее мужем был сын старого короля Тахара — острова, отстоящего в сотне миль от Таити. Брак оказался несчастливым, и супруги вскоре развелись. Теперешний муж королевы — вождь Эймео.
Репутация Помаре далеко не безупречна. Она и ее мать долгое время были отлучены от церкви; королеву миссионеры, кажется, до сих пор не простили. Среди прочих прегрешений ее обвиняют в несоблюдении супружеской верности. Это и послужило основной причиной ее отлучения.
Прежде, до постигших ее несчастий, она проводила бoльшую часть времени в том, что переезжала с одного острова на другой, сопровождаемая двором, отличавшимся весьма распущенными нравами. Куда бы она ни направлялась, повсюду в честь ее прибытия устраивались всякого рода празднества и игры.
Помаре всегда проявляла любовь ко всему показному. Многие годы на королевскую казну тяжелым бременем ложилось содержание гвардейского полка. Вооруженные ружьями всех образцов и калибров, лейб-гвардейцы ходили без штанов, их форма состояла из ситцевых рубах и картонных шапок; командовал ими высоченный крикливый вождь, гордо выступавший в огненно-красной куртке. Эти герои сопровождали свою повелительницу во всех поездкам.
Некоторое время назад Помаре получила, в подарок от своей августейшей сестры, английской королевы Виктории, очень эффектный, но несколько тяжелый головной убор — корону, изготовленную, вероятно, по заказу каким-нибудь лондонским жестянщиком. Ее величество не подумала даже приберечь столь изящное украшение исключительно для высокоторжественных дней, бывающих так редко, и надевала корону всякий раз, как появлялась на людях; а чтобы показать свое знакомство с европейскими обычаями, Помаре вежливо приподнимала ее, приветствуя всех влиятельных иностранцев — капитанов китобойных судов и прочих, встречавшихся ей во время вечерней прогулки по Ракитовой дороге.
Прибытие и отъезд королевы всегда отмечались во дворце придворным артиллеристом — старым толстяком, который, торопясь изо всех сил, весь в поту, производил салют из охотничьих ружей, перезаряжая их со всей быстротой, на какую был способен.
Супругу таитянской государыни выпала на долю тяжелая жизнь. Бедняга! Женившись на королеве, он тем самым обрек себя на адские муки. При обращении к нему его довольно показательно величают «Помаре-Тане» (муж Помаре). В общем вполне подходящий титул для принца-супруга.
Из всех мужей, когда-либо находившихся под башмаком у своей жены, ни одного не держали в таком страхе божием, как нашего принца. Однажды, когда его cara sposa[121] давала аудиенцию депутации от капитанов судов, стоявших в Папеэте, он рискнул высказать замечание, очень не понравившееся ей. Она повернулась, дала ему пощечину и велела убираться на его нищенский остров Эймео, если он начинает задирать нос.
Побитый и опозоренный, бедный Тане ищет утешения в бутылке, или, скорей, в тыквенной бутыли. Подобно своей супруге и повелительнице, он пьет больше, чем следовало бы.
Шесть-семь лет назад, когда в Папеэте стоял американский военный корабль, весь поселок пришел в большое волнение из-за оскорбления действием, нанесенным священной особе Помаре ее пьяным Тане.
Капитан Боб как-то рассказал мне эту историю. Желая придать повествованию как можно больше наглядности, а также чем-то возместить недостаточность запаса английских слов, старик изобразил все, что произошло, в лицах, и на мою долю выпала роль королевы Таити.
По-видимому, дело было так. Однажды в воскресенье утром, после того как королева с презрением прогнала от себя Тане, к нему явилось несколько добрых приятелей и собутыльников; они стали вместе с ним сокрушаться по поводу его несчастий, ругать королеву и в конце концов потащили к тайному шинкарю, в доме которого компания основательно напилась. Придя в разгоряченное состояние, все только и говорили, что о Помаре Вахине I. «Сука, а не королева», — вероятно, высказал свое мнение один. «Это гнусно», — сказал другой. «Я бы отомстил», — воскликнул третий. «Я так и сделаю!» — икнув, произнес, должно быть, Тане, ибо он ушел и, узнав, что его царственная половина уехала кататься верхом, сел на лошадь и поскакал вдогонку.
У окраины поселка принц-супруг увидел кавалькаду женщин, легким галопом ехавших ему навстречу, и в центре ее ту, на кого он взъярился. Нахлестывая своего коня, он врезался в кавалькаду, сбросив с лошади одну из дам, оставшуюся лежать на поле сражения, и обратив в бегство всех остальных, за исключением Помаре. Ловко осадив своего скакуна, разгневанная королева принялась осыпать мужа всеми ругательствами, какие ей только приходили в голову. Тогда взбешенный Тане соскочил с седла, схватил Помаре за платье, стащил на землю и несколько раз ударил по лицу, держа ее за волосы. Он, наверно, задушил бы ее на месте, если бы крики перепуганной свиты не привлекли толпу туземцев; они поспешили на помощь и унесли королеву в полуобморочном состоянии.
Однако исступленная ярость Тане не была еще удовлетворена. Он помчался во дворец и, прежде чем ему успел кто-нибудь помешать, разбил ценный сервиз, недавно присланный в подарок из Европы. Он продолжал еще буйствовать, когда его схватили сзади и уволокли — с пеной у рта, дико вращавшего глазами.
Это яркий пример того, до чего могут дойти таитяне в гневе. Обычно они бывают самыми кроткими людьми, и их трудно вывести из себя; но когда разъярятся, в них вселяется тысяча дьяволов.
На следующий день Тане был тайно увезен в пироге на Эймео; он оставался там в ссылке две недели, а затем ему разрешили вернуться и вновь надеть на себя супружеское ярмо.
Хотя Помаре Вахине I в личной жизни была кем-то вроде Иезавели,[122] в делах управления она, как говорят, проявляла много снисходительности и терпения. Она держалась разумной политики, ибо наследственная вражда к ее семье всегда таилась в сердцах многих могущественных вождей, потомков древних королей Таиарапу, свергнутых с престола ее дедушкой Оту. Самым влиятельным из этих вождей и фактическим их главой был Пуфаи, смелый способный человек, не скрывавший своей вражды к миссионерам и к руководимому ими правительству. Но пока происходили события, казалось бы благоприятствовавшие надеждам недовольных смутьянов, появились французы, и дело приняло совершенно неожиданный оборот.