— Идиот! — зашипел Хоегард. — От тебя тоже, небось, не розами благоухает.
Шторос снова повернулся к ней и, словно извиняясь, ласково погладил по щеке. Динка зажмурила глаза от удовольствия, обхватила запястье его руки обеими руками и прижалась лицом к его большой ладони. Это неловкое прикосновение словно разбило стену между ними. Шторос, вжав ее в грудь Хоегарда и тесно прижавшись к ней всем телом, принялся покрывать ее лицо, губы, шею и плечи обжигающими поцелуями.
Хоегард стоял у нее позади каменной стеной, не давая ей ни на дюйм отстраниться от диких ласк рыжего. Динка прикрыла глаза, отдаваясь во власть держащих ее мужских рук, и тело тут же вспыхнуло знакомым вожделением. Это были ее мужчины.
Здесь и сейчас, тесно зажатая между двумя сильными телами, Динка ощутила, что она, наконец-то, достигла цели. Что она дома, что она в безопасности, что она желанна и нужна. Все горести остались в прошлом. Можно было больше не принимать решений, не строить планов, ни о чем не думать. Рядом были ва́ррэны. Они жаждали ее, но она хотела их не меньше, со страстью отзываясь на каждое прикосновение.
Тело словно стало легким, невесомым, податливым. Боль в истерзанном чреве растворилась. Сердце колотилось, как сумасшедшее, прогоняя по телу ставшую горячей и вязкой, словно расплавленный воск, кровь. В промежности сладко пульсировало, и мышцы бедер подрагивали в голодных спазмах.
Динка обвила руками шею Штороса и подтянулась, обхватывая бедрами его талию и прижимаясь промежностью к его паху. Хоегард сзади подхватил ее под бедра, приподнимая еще выше, заставляя разжать сведенные судорогой вожделения бедра и широко разводя ее колени. Шторос спереди вжался между ее ног, прикусывая зубами кожу на шее, одной рукой поглаживая Динкину грудь, а другую пропуская между их телами и приподнимая подол платья.
Его рука накрыла ее промежность и нежно сжала. Два пальца, аккуратно раздвигая мягкие скользкие складки, погрузились внутрь ее лона. Динка, выгнувшись, протяжно застонала. Ей хотелось обхватить ногами талию Штороса и притянуть его к себе. Но Хоегард крепко держал ее бедра, разводя их так широко, что тянуло в паху. Вдруг Шторос резко отшатнулся, отнимая свою влажную руку от Динкиной промежности и поднося ее к лицу. Динка захныкала от того, что ласки внезапно прекратились, когда она так сильно хотела их. Но, подняв взгляд на лицо Штороса, вновь сжалась. Его лицо опять приобрело зверское выражение, глаза светились диким огнем, с оскаленных клыков капала слюна, огненные волосы вокруг рогов встали дыбом, а на влажной руке, с которой капала белая тягучая жидкость, слегка окрашенная розовым, выросли лезвия когтей.
— Сперма. Чужая! — проревел Шторос, поднимая взгляд со своей руки на Динку и глядя ей в глаза. Динка зажмурилась. Из глаз брызнули слезы. Теперь он точно убьет ее, и она это заслужила, послушно раздвинув ноги перед чужим мужиком.
— Кто? — прорычал Шторос, нависнув над ней и касаясь клыками ее губ.
— Тюремщик, — всхлипнула Динка, со страхом глядя в горящие глаза. — Мутный Рях. Мне пришлось… У меня не было денег. Я должна была попасть к вам. Иначе… — она захлебнулась рыданиями.
Хоегард уже давно отпустил ее ноги на пол и, обняв за талию одной рукой и прижимая к себе, ласково поглаживал другой рукой по волосам.
— Убью, суку! — взвыл Шторос, стряхивая руку, убирая когти и снова нависая над Динкой. И было непонятно кого он собрался убить: тюремщика или Динку.
Динка, справившись со страхом, снова потянулась к нему, обвивая его шею руками, и прижалась к нему всем телом. Прямо сейчас ее он точно убивать не будет. Ведь только она может дать ему силу. А ей были нужны эти объятия, как воздух. Чувства бурлили в груди, грозя разорвать ее. И она нутром чуяла, что Шторос испытывает то же самое. Они цеплялись друг за друга, как утопающие в стремительном течении вышедшей из берегов реки. Шторос сжал ладонями ее талию и, зарывшись носом ей в волосы, жадно вдыхал ее запах. Его нос заскользил от уха вниз. Динка услышала его глухой стон и в тот же миг почувствовала острую боль в шее — Шторос глубоко всадил в нее свои клыки. Динка вскрикнула, и, сквозь боль услышала грозное рычание Хоегарда:
— Эй, полегче!
Клыки сразу исчезли, и ранки на шее тут же накрыли чьи-то губы. Шторос, тем временем, снова задрал ей подол, и его руки заскользили по обнаженным бедрам. Ему тут же на помощь пришли руки Хоегарда, вновь подхватившие ее под бедра сзади и приподнимающие над полом.
— Нам обоим нужна сила. Доверься нам, мы позаботимся о тебе и никогда больше не позволим никому сделать тебе больно, — услышала она негромкий голос Хоегарда у себя над ухом.
— Я разорву на клочки эту тварь, что посмела прикоснуться к тебе, — прошипел Шторос, судорожно прижимаясь к ней.
Динка зарылась ладонями в его волосы, уткнулась ему в ключицу лбом и растворилась в ощущении его близости, чувствуя, как его рука вновь с удвоенной нежностью скользит по внутренней поверхности бедра и невесомыми прикосновениями ласкает ее промежность. Хоегард, удерживая ее на весу, покрывал поцелуями затылок, заднюю поверхность шеи, плечи.
Пальцы Штороса мягко раздвигали лепестки ее бутона и выписывали замысловатые узоры по нежной плоти, избегая прикосновений к израненному входу в лоно. А его губы накрыли ее рот голодным требовательным поцелуем. И Динка отвечала на него, жадно вбирая в себя его язык и посасывая его. Наслаждение разбегалось по телу языками пламени. Осознание того, что времени почти не осталось, что их в любой момент могут застигнуть тюремщики, что, возможно, им не удастся выбраться отсюда живыми и этот момент нежности последний в их жизни, обострило ощущения до предела. Динка тонула в наслаждении, вызванном ласками двоих ее мужчин, тихо постанывая и выгибаясь в их руках.
— Наша смелая девочка, — Хоегард, ненадолго прерывая поцелуи, шептал ей на ухо ласковые слова. А Шторос, прижав большим пальцем чувствительный бугорок, аккуратно погрузил другой палец ей в лоно и, согнув его, нащупал внутри еще одну точку наслаждения. Динка задохнулась от восторга, вытягиваясь, словно тугая тетива, и взрываясь в ослепительном блаженстве. Шторос заглушил ее стоны новым поцелуем, не прекращая ласкать ее снаружи и внутри и заставляя ее вновь и вновь содрогаться в накатывающем наслаждении. Пока волны экстаза не начали затихать, оставляя ее обессиленной на зеркально-спокойной поверхности сладкой истомы.