года – и вся жизнь после этой даты. До – один человек, а после – другой. Никогда прежний Михаил Романов не смог бы совершить того, что совершил ты. Он просто не был способен на это. И я понимаю, за что тебя любит Мостовская.
От неожиданности я закашлялся. Маша усмехнулась и похлопала меня по спине.
– Да, я знаю, что Мостовская тебя без ума любит, и я знаю, почему. Или, если хочешь, за что. Она много лет носила боль в сердце и обиду в душе. Ты прежний предал её, ты оказался великокняжеской тряпкой.
Сказала, как припечатала. Именно тряпкой припечатала, мокрой и вонючей.
Жена с интересом посмотрела на мою реакцию. Не знаю, что она там ожидала увидеть, но я усмехнулся.
Маша кивнула своим мыслям.
– Она больно рыдала ночами и презирала тебя. Тебя прежнего, предавшего ее и сына, пусть даже ты о нем ничего и не знал. Но на женщин такие аргументы мало влияют. Раз сын есть, значит, ты и его предал тоже.
Да уж, у Маши слишком накипело, раз она мне решила разложить все по полочкам. Что ж, откуда нам, мужикам, знать, что в душе у женщин? А вот одна женщина другую всегда поймет. Я помню доклады Евстафия, что Маша и Оля чуть ли не обнявшись рыдали над моей почти бездыханной тушкой, когда я едва не отошел на минутку в мир иной.
– И тут вдруг на сцене появляется ее Миша. Нет-нет, не становится царем и всё такое, всё это пустое и не настолько важно. Появляется именно ЕЕ МИША, тот образ, о котором она мечтала, который она всем сердцем полюбила, с мечтой о котором она изменила мужу, который ей все эти годы являлся в мечтах и снах, после которых она каждую ночь рыдала в подушку все больше и больше. Она знала тебя, она любила тебя, она презирала тебя, она ненавидела тебя – и вот, вновь полюбила. Значит, что-то изменилось. И дело не в том, что ты – император, а в том, что ты стал именно ЕЕ МИШЕЙ. Ее мечтой. Именно таким, по которому она грезила – сильным, властным, умным, уверенным в себе… и верным. Пусть даже и мне.
Новый глоток.
– Ты все время спрашивал, зачем я приставила её к тебе. Не скрою, несколько пар глаз следило за Ольгой постоянно, и если бы ты мне с ней изменил, то я бы об этом узнала немедленно. Но мне было интересно другое. Я хотела понять реакцию на тебя женщины, у которой общий с тобой сын и которая знала тебя много лет назад. И которая презирала тебя. Еще когда ты болел, я спросила у нее, любит ли она тебя. Я видела это, но был важен ее ответ. Она могла сказать «нет», но она, глядя мне в глаза, сказала «да». Это недюжинная смелость и большая сила духа. Я наводила о ней справки, и никакие из этих качеств за ней не водились прежде. Я помню, какой трясущейся от страха она тогда пришла к нам на аудиенцию в Кремль. Сейчас же она уверенная в себе валькирия…
Я отметил, что мы с Машей назвали Ольгу одним и тем же словом.
– …и в этом и твоя заслуга. Ты меняешь людей вокруг себя. Ты не вождь, ты не император, ты некто, от силы которого растут горы, идет трещинами мироздание, а люди меняются, словно глина под рукой гончара.
Новый глоток.
– В теории был еще вариант подмены, и в этом случае Мостовская бы невольно разоблачила подлог. Но она не только не разоблачила, но и влюбилась в тебя по уши. А ещё мне нужна была твоя реакция на неё. Насколько я могу судить, ты прежний не удержался бы. Да, я знаю, что ты колебался, но это в тебе играло прошлое. Ты прежний не удержался бы от романа с ней. Слишком много воспоминаний, много остатков пылкой любви, и, насколько я могу судить, ты прежний не очень-то любил графиню Брасову.
– Это с чего такой вывод?
Маша мило улыбнулась.
– А я сравнивала фотографии. К сожалению, у меня нет ни одной фотографии тебя с Мостовской, но у меня есть фотографии ваши с Брасовой, и у меня есть наши с тобой фотографии. На фотографиях с Брасовой у тебя почти всегда постное и вымученное лицо, ты отбываешь номер, ты хочешь, чтобы это всё поскорее закончилось. На наших же фотографиях видно, что ты реально счастлив, тебе нравится позировать со мной, ты позируешь со мной и детьми, даже с Мишкой и Георгием у тебя радостное и умиротворенное лицо, с Брасовой же была лишь тоска.
Новый глоток, и тут она спохватилась:
– Впрочем, нет, у меня есть фото из бухарестской газеты, где вы с Мостовской. Там что угодно, но не обмен любезностями, не говоря уж про любовь. Она на тебя смотрела так, словно готова была убить.
Киваю.
– Так и было на самом деле. Я реально опасался пистолета в ее кобуре. Она хорошо стреляет и быстро, никакая охрана бы не успела. Дело в том, что она не очень обрадовалась моему решению взять мальчиков на балкон, на который мог состоятся штурм в любой момент. Она как раз пыталась меня отговорить от этого безумия.
Жена покачала головой.
– Даже не знаю, как бы я себя повела на ее месте. Впрочем, мне все это еще предстоит, ведь я – мать наследника престола, которому неизбежно придется выходить перед подданными. Но как мать я ее понимаю.
Мы помолчали. Наконец я спросил:
– Это всё, что ты смогла собрать в рамках подготовки к твоей книге?
Маша лукаво улыбнулась и сообщила:
– А еще ты говоришь во сне. Поэтому к Мостовской я тебя не ревную, она бы с ума сошла от услышанного.
Вероятно, моё лицо вытянулось, поскольку Маша радостно, с ноткой триумфа, рассмеялась. Посерьезнев, она продолжила:
– Нет, поначалу меня удовлетворяла твоя сказочка про сны, которые тебе снятся. Поначалу. Но нет, то, о чем ты бормочешь во сне, это совсем не оттуда. Ты во сне живешь, живешь какой-то иной жизнью, и я часто вижу, что то, о чем ты бормотал, через определенное время начинает претворятся в жизнь. Ты бормотал слово, которое я даже не смогла разобрать, но ты бормотал его так, словно боялся забыть. А потом в Мариуполе начали строить завод по производству бульдозеров. И таких случаев множество.
Освобождение! Служение! Суфражистки и права женщин! Ничего такого за тобой до