принадлежала ему, стала для него воплощением красоты. Он поклонялся этой красоте, боготворил её. Но любил ли он её? Да и что такое любовь? Чисто физическое влечение, извержение его чресел? Нет, здесь что-то большее. Он женился на Мэри Хайн, чтобы удовлетворить свою похоть. Он угробил свою карьеру, чтобы утолить потребность своего тела в Магдалине. Но любви там не было. Любовь спала на циновке за его спиной. Всё такая же девочка — маленькая, аккуратная, бесконечно прекрасная, бесконечно преданная, бесконечно самоотверженная. Девочка, хотя уже дважды ставшая матерью. Любовь исходила ещё и от Джозефа с Сюзанной. Как он может оставить их? Любовь была не только в его семье, она исходила и от Мельхиора с его женой, от Кимуры и Асоки, от всех жителей Миуры.
Но эта любовь влекла за собой ответственность. Это значило не только не предать их ни при каких условиях, но и отомстить за смерть Кейко. Это было единственным облаком на его горизонте. Пока он там остаётся, спокойной жизни для Андзина Миуры не будет и теперь, когда его вызывают в Сидзюоку, когда выполнение его долга становится реальней и ближе. Но во что это выльется? Он не думал, что возможная встреча с Магдалиной как-нибудь повлияет на него. Его собственная гибель?
Его собственная гибель. Вот в чём загвоздка. Так, значит, он трус? Он так не думал. Он был просто мирным человеком. Впрочем, в Японии эти два слова являлись синонимами. Это говорил в нём христианин. Он снова был счастлив, оказавшись опять в море, на мостике корабля, которым он не просто командовал, но который он и построил собственными руками. Он чувствовал, как его корпус скользит по волнам, повинуясь каждому его желанию. По его приказу выставлялись паруса, он лично прокладывал курс, которым им следовало идти. А теперь на другой стороне океана, у Акапулько или дальше, плывёт второй его корабль. Что за странное это было дело — во всех отношениях. Странно, что Уилл Адамс, корабельщик из Джиллингема, графство Кент, отправляется с миссией мира на Разбойничьи острова, к испанцам. Странно, что они приняли его, вместо того чтобы сразу отправить в лапы инквизиции. Впрочем, они приняли его не как Уилла Адамса, а как Андзина Миуру, хатамото на службе великого принца Токугавы Минамото но-Иеясу.
Приняли, но практически проигнорировали. Вежливые слова, вежливый интерес к Японии. Тогда. Он подумал в ту пору, что звезда Уилла Адамса начинает закатываться. Что та удачливость, которая так интриговала Иеясу, испарилась, оставив его всего лишь обычным человеком, но тогда ему было всё равно. У него была Миура, куда он мог возвратиться. У него были свои деловые интересы, когда он получил доступ к богатым рынкам Юга.
Но он ошибся. Испанцев тогда действительно не интересовала Япония, но потом подвернулось это дело с галеоном, шедшим из Акапулько, — его снесло штормом и разбило о камни у берегов Бунго. Человек тридцать утонули, но больше трёхсот спасли, и среди них — наместника испанского короля, направлявшегося в Мадрид, дона Родриго Виверо-и-Веласко.
Какая удача! Пришлось ему тогда посуетиться — сначала съездить на юг, чтобы возобновить знакомство с наместником, потом сопровождать его в Эдо для встречи с сёгуном. Это вылилось в нечто, напоминавшее дружбу, когда испанец обнаружил в Японии то очарование, которое в своё время околдовало англичанина. А в результате? Пообещали послов и взяли взаймы больший из двух построенных Андзином Миурой кораблей, переименовав его по этому случаю в «Санта Буэнавентура». Где-то он сейчас?
Но даже тогда Иеясу не принял его. Принц сохранял своё внешнее недовольство, и с Уиллом обращались как с обычным высокопоставленным дворянином. Но удача, так нужная Иеясу и снова повернувшаяся на мгновение к нему лицом, превратилась прямо-таки в сплошную полосу везения. Ещё год, и голландский корабль, такой долгожданный, бросил якорь в Нагасакской бухте. Товар голландцы привезли откровенно дрянной, но они пришли и придут снова. В знак своей заинтересованности они оставили посольство, вручили принцу письма своего правителя и пообещали устроить регулярные визиты торгового корабля, хотя и не привезли ничего для Уилла Адамса.
В Англии он позабыт. Но не в Японии, потому что его ожидание закончилось… Вчера его вызвали в Сидзюоку. Значит, он снова может ухватить судьбу за хвост. Какое ему дело до кровной вражды? Зачем отнимать у кого-то жизнь? Сикибу открыла глаза, нащупала рукой пустоту откинутых простыней. Он опустился рядом на колени.
— Я не хотел тебя будить.
— Я почти и не спала уже, — ответила она. — Я просто лежала, чувствуя ваше тепло рядом, зная, что вы здесь, мой господин. В последний раз.
— Ты думаешь, я не вернусь? — Как грустны её глаза. Кажется, что они уходят в бесконечность её разума. Вневременного разума, размеров которого он даже не осознавал, уже не говоря об обладании им. Может быть, он никогда особо и не старался. Может быть, этот момент настал сейчас.
— Предположим, кто-нибудь приручит орла, — сказала она. — Хотя нет, приручить орла невозможно. Тогда предположим, что раненый и нуждающийся в защите орёл сам прилетит к кому-то. Он красив, силён, может летать в синеве неба. Но наступает момент, мой господин, когда орёл снова здоров и его нужно выпустить на волю.
— Я не орёл, Сикибу. — Его пальцы скользнули по её спине — такой изящной и в то же время сильной. Она была не слабее Пинто Магдалины и доказывала это не раз, удовлетворяя его желания.
Его желания. Как глупо предаваться мечтам, когда здесь, под рукой, воплощение всего того, что может пожелать мужчина: вся та страстность и вся та молчаливая уступчивость, все то унижение и вся та гордость, все подчинение и вся власть. И никакой опасности. Вот в чём суть.
— Но вы снова уйдёте в море, мой господин, — настаивала она. — Теперь, снова обретя благосклонность принца, вы получите новые поручения. Вас снова подолгу не будет дома.
— Не знаю, Сикибу. Не знаю. Я даже не знаю, обрёл ли я прежнее расположение принца. — Его ладони легли на ягодицы жены, притягивая её. Этой ночью они любили друг друга до изнеможения, но он снова хотел её. Она уже прижималась к нему, её рот приоткрылся в затаённом желании, которое он так хорошо узнал. Но дверь-ширма в углу комнаты в этот момент отъехала в сторону.
Уилл сел, Сикибу откатилась в сторону:
— Я побью их и отошлю прочь, мой господин.
— Нет. Их я тоже вижу слишком мало.
Дверь открылась, и в проёме возникли двое ребятишек. Джозефу исполнилось семь — вылитый европеец, с проблеском рыжины