Читать интересную книгу Люди на краю пустыни - Орсон Кард

Но никто не вступал в полемику. Если рассказ нам не нравился, мы так и говорили. И объясняли почему. Но главное, что все замечания имели разумные доводы. Я немного смущался когда кто-нибудь обращал внимание на то, что сам я не сумел заметить. Да, эти ребята умели читать. А я собирался показать им свой рассказ! Впрочем, в ходе первого обсуждения все же наблюдалось некоторое напряжение. Один из писателей сделал следующее замечание: «Вот здесь вы пишете, „ее глаза упали на бумагу, которую он держал“, и я подумал, что они на самом деле упали — „плюх! плюх!“». Я терпеть не могу такого рода критику. Во-первых, метафора глаза упали в значении пристально посмотреть абсолютно употребима. Во-вторых, никто никогда не замечает таких нюансов, если они вписываются в сюжетную ткань рассказа. Просто это признак того, что автор не видит иных способов привлечь внимание читателя и убедить его в достоверности происходящего. Сама по себе эта метафора существенного значения не имеет. Итак, я вступил в дискуссию и высказал свое мнение. Мне казалось, что я говорил достаточно вежливо. Однако впоследствии выяснилось, что я был бестактен, и в результате прервал одного из наиболее проницательных и опытных критиков. Я уж стал было представлять, как меня окончательно и бесповоротно выставляют вон. Но вместо этого критик, будучи настоящим джентльменом, окинул меня снисходительным взглядом и продолжил свои комментарии. Но этот инцидент возымел свое действие: больше на этом семинаре никто не делал критических замечаний в отношении языка, которым написан рассказ.

После обсуждения первого рассказа все участники семинара набросились на невероятных размеров кучу холодных котлет. Решив не нарушать свой аскетический образ жизни, я удалился на первый этаж. Там было слишком холодно, чтобы печатать, но я все же принялся за работу, время от времени умоляя вместе с мистером Скруджем[11] купить побольше угля. Но на самом деле компьютер выделял столько тепла, что мог бы растопить даже лед.

Когда я писал рассказ, случилось одно забавное происшествие. Я только что слушал критические замечания высокоинтеллектуальных и талантливых людей. Это было невероятно, но их комментарии пробудили во мне желание написать рассказ! А когда я стал его писать, то почувствовал, что делаю это совершенно непринужденно. С такой легкостью я уже давно не писал. Дело пошло быстро.

К двум часам дня я уже написал около третьей части текста. Я уже разработал чрезвычайно запутанное вступление, из которого читатель мог понять только то, что речь идет об учителе, разговаривавшим с помощью компьютера и страдавшим от церебрального паралича. Я был несколько обескуражен — мало того, что я ввел в рассказ небольшой экскурс в историю и дал характеристику общественной среды, мне еще зачем-то понадобилось включать в него лекцию этого учителя. Напряженность между ним и одним из его учеников перерастает в конфликтную ситуацию. Но лекция есть лекция, и неважно под каким соусом ты ее подашь, вот я и боялся, что она окажется скучной. Но как это сделать по-другому, я просто не знал и поэтому оставил все как есть.

Мы вернулись встоловую и начали обсуждать следующий рассказ. Это была красочная, вычурная и амбициозная работа, разукрашенная лекциями о Стоунхендже и описаниями упаднического общества которое размножается искусственным путем, занимается кровосмешением и употребляет наркотики. Такого рода произведения всегда заставляли меня задуматься о том, стоит ли мне продолжать читать в университетах лекции о современной литературе. Я хочу сказать, что написано все это было просто превосходно, но сюжет рассказа сводился к заурядному путешествию из пункта А в пункт Б. Он был похож на тот бред, что печатается в «Нью-Йоркере». Но у меня все же возникло подозрение, что я забраковал этот рассказ отчасти потому, что не испытываю никакого сочувствия к людям, которые принимают наркотики. В этом я столь же фанатично убежден, как и в том, что если не есть сладости, то и не пополнеешь, или в том, что мимо Венди надо проезжать не останавливаясь. Но люди, которые намеренно убивают собственный мозг, а потом выясняют, что его у них больше нет, не вызывают во мне никакого сочувствия. Отчасти поэтому я так возненавидел «Нейроманта» (но в то же самое время я и любил его, впрочем, двойственность восприятия всегда была моей сильной стороной, как критика).

Затем, когда уже другие стали комментировать этот рассказ, я стал находить в нем достоинства, которое прежде не замечал. Я также начал понимать, что они видят те же изъяны, что и я. Вот тогда я поверил, что они действительно хорошие критики. Члены семинара видели то, что на первый взгляд было незаметно, но тем не менее заставило писателя рассказать эту историю. Это открытие меня и обрадовало, и напугало. Закончив свой рассказ, я, конечно, не стал бы отдавать его на растерзание идиотам, но они таковыми не были, а значит, если бы он им не понравился, мне ничего не оставалось бы, как согласиться с ними. В тот вечер все отправились на ужин. Я специально захватил с собой лишь десять долларов, чтобы избежать искушения последовать их примеру. За все время семинара я так ни разу и не поужинал вместе с остальными. Я поступил так не потому, что мне нужно было закончить рассказ, и не потому, что у меня было мало денег, и уж конечно не потому, что я хотел сбросить лишний вес. Я поступил так потому, что все еще боялся оказаться в ситуации, когда придется обсуждать с ними какую-нибудь малозначительную тему.

Когда я сказал, что не размениваюсь на мелкие разговоры, я, конечно, покривил душой. Я без труда могу вступить в разговор с любой группой людей, разделяющих мои убеждения. Но это были другие люди. Эти парни были американцами, а не мормонами. Те из нас, кто вырос в мормонской среде и до сих пор остался ее активной частью, лишь формально являются членами американского общества. Мы можем прикидываться таковыми, но всегда говорим на другом языке. Мы чувствуем себя в своей тарелке, лишь когда идем в ногу с такими же, как мы, божьими избранниками. Если бы эта группа состояла из десяти мормонов, у меня не было бы никаких проблем. Мы обладали бы одинаковым жизненным опытом, говорили бы на одном языке и имели бы одинаковые интересы. Мы могли бы, подшучивая над укладом жизни мормонов, серьезно беседовать на темы, которые можно обсуждать лишь с теми, кто разделяет твои убеждения. Среди же этих людей мне было гораздо труднее преодолеть собственную скованность и вести себя непринужденно. Я доверял их критическим оценкам, но как только мы вышли бы за рамки обсуждения рассказов, они превратились бы в немормонов, и все бы закончилось ночными посиделками и разговорами ни о чем, в ходе которых я чувствовал бы себя все менее и менее комфортно. Я знал это из собственного опыта. Поэтому я был просто счастлив, что мне не надо следовать за ними.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});