– Вот эти люди, – сказал предводитель стражников, имени которого Золотинка не могла вспомнить, – темнолицый человек с кривым мечом за спиной; на седой голове его плоско сидела шапочка, застегнутая на макушке большой, как орех, пуговицей. – Девушка – это Золотинка, – заключил он, оглядывая ее от рассыпанных по плечам волос и ленты на лбу до залепленных чешуей ног. – А вот это Поплева, – и он задержался взглядом на растрепанной бороде старшего брата.
Поплева опустил корзину и тяжело распрямился.
– В чем дело? – сказал он.
Человек с мечом за спиной и серебряной пуговицей на макушке сошел на зализанный песок у воды, чтобы ухватиться за оконечность форштевня; он как бы придерживал лодку, выказывая намерение не пустить ее в плавание.
– А это кто, Тучка? – указал он с некоторым пренебрежением к кургузой бородке младшего. В голосе слышалась развязность человека, который знает за собой неоспоримое преимущество силы.
Тучка назвал себя.
– Поплева и Золотинка – вы пойдете со мной.
– Это чье, собственно, распоряжение? – сдержанно осведомился Поплева.
– Это распоряжение господина Ананьи.
Появление на улицах взятых под стражу людей, Поплевы и Золотинки, не вызвало волнения, даже мальчишки не проявляли большого любопытства. Поплева и Золотинка, в свою очередь, не видели расхаживающих угрожающими толпами ополченцев, и это можно было бы считать благоприятным признаком.
– Все в порядке! – решился приободрить Золотинку Поплева, когда девушка, озираясь на торгу, где пустовали установленные еще три недели назад виселицы, вдруг с невольным возгласом изумления сообразила, что здание земства увешано от подножия до вершины знаменами законницких цехов, включая и четыре только что запрещенных и распущенных.
Стало понятно и то, почему возле кирпичного с белокаменными гранями особняка не толпятся просители, ожидающие приема к волшебнику Михе Луню. Теперь здесь стояла охрана. Власть переменилась, и Миха Лунь, столь опрометчиво связавший свое волшебное творчество с торжеством курницкого дела, разделил судьбу проигравших. Поплеве с Золотинкой хватило и взгляда, чтобы обменяться посетившими их соображениями, – человек с пуговкой распахнул дверь особняка.
И вот Золотинка вошла в этот дом в третий раз. Недобрая участь Михи Луня угадывалась в царившем повсюду запустении – все в доме было перевернуто вверх дном, заплевано и затоптано. Мешали проходу кое-как скатанные ковры, перекосилась оборванная занавесь, лицом вверх лежало раздавленное вдребезги зеркало. После некоторой задержки, вызванной тем, что человек с пуговкой уходил во внутренние покои и возвращался, взятых под стражу провели наверх, в ту самую комнату, где Золотинка держала в руках Асакон.
Всеобщий разгром сюда как будто не докатился – все оставалось на местах. Только понурый молодой человек, остриженный и в отрепьях, что прикорнул на скамеечке у очага, выглядел чужеродным предметом, в эту обитель его случайно забросил мусорный ветер. Он поднял голову – Кудай, вот кто это был! – и зыркнул в сторону. Кудайкин взгляд заставил Золотинку обернуться, с невольным содроганием она обнаружила по левую руку от себя беззвучно пребывающего тут человечка, тонконого, с узкой головой и холодным прищуром глаз. Он стоял, опираясь выпрямленной рукой на спинку стула.
Человечку этому подходило имя Ананья.
Господин Ананья в пожилые лета еще не вышел, если судить по бледной коже лица, выразительно отмеченного шишковатым носом и слегка вывернутой губой. Однако ничто в его облике не напоминало об опрометчивой и цветущей юности. Очень тонкий, неестественно тонкий перехват красного полукафтанья свидетельствовал, вероятно, не о юности, а о тщедушном сложении Ананьи, это же впечатление подтверждали тесно обтянутые штанинами ноги со слабыми икрами. Ананья – Золотинка не сомневалась, что это он и был, – имел на голове чрезвычайно убедительный тюрбан из высокой красной сердцевины и толстого валика вокруг нее, обвитого узорчатой тканью. Это венчавшее наряд полноразмерное сооружение сообщало облику человечка неожиданную основательность.
Доставивший сюда пленных служитель, человек с серебряной пуговицей, изрядно в помещении потускневшей, с ненавязчивым выражением лица остановился у входа, а всё громыхающее железо, все эти мечи в окованных медными бляхами ножнах, бердыши, кольчуги, шлемы, не переступив порога, остались за дверью.
Ананья оглядывал кряжистого Поплеву и тоненькую в стане Золотинку с одинаковым бесстрастным вниманием, не давая ни малейшего предпочтения ни мужеству, ни изяществу.
– Я Ананья, – сообщил он глуховатым голосом.
Поплева поклонился, предполагая, по видимости, что это известие заслуживает некоторого поощрения.
– А это доморощенный волшебник Поплева, – продолжал человечек, беззастенчиво тыкая пальцем. Поплева еще раз поклонился – вероятно, из других соображений. – …И начинающая красавица Золотинка. – Так буднично произнес он обязывающее слово «красавица» – не насмешливо или многозначительно, а совершенно равнодушно, как если бы сказал «начинающая швея», – что Золотинка вспыхнула. – …Начинающая красавица, которая едва-едва не получила Асакон.
– После всего, что случилось… я все равно не стала бы его просить, – запальчиво сказала она.
– Тем лучше, – осклабился Ананья и оставил стул, служивший ему прежде точкой опоры. Кроме этого стула, комната не имела никакой иной обстановки, если не считать посудного поставца у противоположной стены и круглого мраморного стола между окнами.
Кошачий, немигающий взгляд медленно переместился, Ананья покосился на горбившегося у очага Кудая и, слегка вскинул головой. Колча (ведь это была Колча, пусть лысая!) послушно встрепенулась:
– Зна-е-те что-о… Ведь если Миха подсунул кому-то Асакон, если он его кому-то подсунул, то почему не вам? Кому же еще? – Кудай говорил с несносной приторной угодливостью, разделяя свое льстивое внимание между взятыми под стражу и хозяином, которым, несомненно, признавал Ананью; ничего не сохранилось от самодовольных замашек Кудая, словно бы, остриженная налысо, Колча и в самом деле рассталась со своим вывороченным наизнанку естеством, каким был Кудай. – Первому встречному Асакон не доверишь! – внушал он (она?) Поплеве, угодливыми извивами голоса извиняясь за вынужденную настойчивость. И снова для Ананьи: – Ихнее это дело, господин Ананья. Больше некому.
– А что, Асакон пропал? – спросила Золотинка.
Понятно, она не получила ответа, как не получил его и Поплева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});