Читать интересную книгу Навеки твой. Бастион. Неизвестный партнер - Гюннар Столесен

А следующим у нас идет дом редактора Роберта Юсевика и его жены Юханны Юсевик – пожалуй, самой удивительной пары нашего района. Оба работают дома. Он редактирует газетку под названием «Регнбуен», на которую подписываются почти все жители района и в которой обсуждается, как решить проблемы иммигрантов, чтобы они при этом не утратили своей культуры. Газета пользуется популярностью, и ее общий тираж составляет несколько тысяч экземпляров. А его жена организовала у себя в подвале «Студию сказки», где собраны игры и детские книжки чуть не со всего земного шара. Студия открыта каждый вечер, и туда приходят дети и взрослые, чтобы поведать друг другу сказки и истории из далеких экзотических стран. Бывают здесь и просмотры фильмов.

Как прекрасно быть птицей в этом новом микрорайоне! Нe потому, что он новый: за последние годы возникло много новых кварталов, и нам, птицам, теперь только труднее поделить оставшиеся деревья и ветки. Здесь же полно деревьев, сосен и елей, берез и осин.

За последнее время произошло так много перемен, люди как будто стали лучше, воздух – свежее и чище. Может быть, это началось с Великого Разоружения – и народ теперь чувствует себя увереннее, не боится за завтрашний день? А может быть, это началось с Малого Переворота в области производства, когда был нанесен смертельный удар сверхприбылям? А может быть, это началось с того, что генерал Тьедеманн Тунге, солдат как в военное, так и в мирное время, поднялся на серьезную борьбу против правых экстремистов, против нацизма и убедил новое правительство поддержать его? Откуда это знать мне, мелкой пичужке? Я только умею петь, раскрывая свой красный клюв, и смотреть, смотреть во все глаза.

Посмотрите на Ермунна Хаугарда, он уже вернулся домой, отведя сынишку в детский сад! Дом у него бревенчатый, срубленный им самим из толстых сосновых бревен. Не потому ли, что Ермунн Хаугард, вообщето, не городской житель, он родом из селения в горах? Не потому ли Ермунн Хаугард построил себе бревенчатый дом? И не потому ли в саду у него и его жены растут кусты можжевельника?

Вот он входит в дом, теперь он будет работать. Он то неделями столярничает, то неделями сидит дома и пишет книги. Он написал уже две книги рассказов.

Посмотрите, вон выходит его жена, она сегодня в юбке. Сегодня жарко, она торопится в метро, чтобы поехать в телецентр, на передачу учебной программы, – она работает инженером по видеозаписи.

Теперь я полечу высоко–высоко, за Стейнуру, к стоящей там огромной сосне. Я сяду на нее и буду щебетать со своими подружками.

День сегодня будет ясный и жаркий».

Голос второй:

«Почему в квартире Ермунна Хаугарда такие грязные, серые окна? Почему он уже больше года не моет их? Я вижу его каждый день: я сижу на бельевой веревке во Дворе, а он склонился над своими бумагами, и у него горит только одна лампа. Бедный Ермунн, он так много работает, а сам все время без гроша.

Но чем могу помочь я, сизый голубь? Я могу лишь следить за тем, что делается вокруг; из моего темного уголка двора видно, как приходят в запустение дома, как отваливается штукатурка и одна за другой гаснут лампы. Раньше везде горело много света: на улицах, в подъездах, в каждой квартире, в каждой комнате. Теперь жечь электричество стало накладно, люди экономят, у людей нет работы, они сидят перед каминами, кутаясь в старые пальто и пледы, и топят пакетами из–под молока. Мне–то хорошо, у меня всегда есть хлебные крошки!

Почему же у Ермунна Хаугарда такие посеревшие, грязные окна? Может, ему надоело жить здесь, надоело бродить по городу, выспрашивая, не нужен ли кому плотник? Сейчас мало кто строит, мало кто загадывает на будущее. Но Ермунн, кажется, считает, что все должно перемениться, что вскоре наступят лучшие времена. Не потому ли он каждый вечер сидит, склонившись над письменным столом, со своими бумагами, с единственной зажженной лампой?

Оттуда, где я устроился, мне хорошо видны Ермунновы бумаги, и у него очень понятный почерк. Он пишет о безработице и других социальных проблемах, о различных проявлениях несправедливости и насилия, о новой национальной партии, которая винит во всем иностранных рабочих и добивается их принудительного выдворения из страны или отправки на недавно открытые угольные шахты на Свальбарде.[81] О нефтедобывающей промышленности, от которой нашей стране никакой пользы, но которая зато служит диктаторским режимам в развивающихся странах и на основе которой создаются все новые и новые военные базы. Неужели Ермунн никогда не устает? Не заснет ли он скоро с пером в руках? Ты слышишь меня, Ермунн, меня, сизого голубя? Я вижу, как ты постарел, как ты мерзнешь.

Мне–то, счастливчику, ничего не стоит найти хлебные крошки. Каждое утро я могу, насытившись, усесться под стрехой и смотреть вниз, на проходящих по улице людей. Смотрите, вон из дверей вышел Ермунн Хаугард. Хорошо ли он сегодня спал, хорошие ли сны ему снились? Он неторопливо бредет по улице. Куда, на встречу с товарищами? У него опять «общее дело»? Ермунн и его друзья часто выходят на «общее дело» – с малярными кистями, плакатами и клеем. Они идут в кварталы, где живут иностранные рабочие, идут в их магазины, видят грязные ругательства и отвратительные эмблемы, намалеванные краской на стенах, окнах, дверях. Все время кто–то портит имущество, пишет свои грязные призывы: «ВОН ЭТОТ СБРОД!», «СБРОД – В ПАКИСТАН!», «НОРВЕГИЯ – ДЛЯ НОРВЕЖЦЕВ!», «ВЫСТУПАЙТЕ В ПОДДЕРЖКУ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАРТИИ!», «ВЕНОК НА МОГИЛУ КВИСЛИНГА!». Как бы мне хотелось жить в другом городе, где у людей больше радости…

Вон Ермунн встречается с товарищами! Они смывают надписи с первой стены и перекрашивают ее. Потом они проходят по всему кварталу и везде замазывают надписи. А что им остается делать?

Ночью я, как все голуби, сплю, спрятав голову под крыло. Сплю я хорошо, крепко. Я не высовываю голову, даже если внизу, на улице, раздаются крики, если я слышу топот бегущих ног, вой полицейских сирен. Хотя иногда я знаю, что это бежит Ермунн, спасаясь от тех, кого он застал на месте преступления, когда они опять глумились над слабыми и бесправными. Но он каждый раз ускользает от них, и его одинокий огонек загорается снова.

Смотрите, Ермунн Хаугард моет окна! Он трет их, пока они не начинают блестеть, он даже напевает за работой какую–то мелодию. Что же сегодня случилось? Что я пропустил? Наверное, что–то очень значительное? Какие–то важные перемены? Ну ничего, еще узнаю. А пока можно, пожалуй, и поворковать…»

Голос третий:

«Вон идет Ермунн Хаугард! Он слепой, они разбили его очки, а в глаза брызнули кислотой, так что глаза сделались белыми, словно молоко. Он ощупью пробирается вдоль стены в тюремном дворе: шарит своими морщинистыми руками по шероховатому бетону, потихоньку продвигаясь вперед. Но вот он спотыкается и падает!

Я смотрю с большого расстояния, я – орел, и мои глаза зорче, чем у других птиц, я слежу за всем с вершины холма в предместье. Если я расправляю крылья, я могу парить в воздушном потоке, описывая круги над городом. Меня не видно никому, но мне видно все.

Когда началась Война, все покатилось под гору. Господа поделили между собой людей и материальные ценности и установили новый порядок.

Тебе, Ермунн Хаугард, всего сорок пять лет. Ты прожил три орлиные жизни и мог бы еще быть молодым. Но ты ползешь вдоль стены, а тебе приказывают: «Давай, давай, los, los,[82] go, man, go![83]» Чего они хотят от тебя?

Ринувшись вниз с высоты в тысячу метров, я могу настигнуть лемминга или зайца, могу вонзить в него свои когти и проглотить его. Так уж устроены мы, орлы.

Они установили порядок, согласно которому богатые по–прежнему оставались богатыми. Богатые – они Чистые, а бедные – это Нечисть, Чума. Бедных развелось так много, что они стали представлять угрозу для богатых. Нечисть одерживала победу за победой, так началась Война. Так начинаются все Войны.

Биологи – богатые биологи – утверждают: «Бедные – совершенные кретины, они дегенерировали, вместо головы у них думают половые органы, их генами воспроизводится не интеллект, а их глупость, этому пора положить конец!» Я, орел, с высоты в тысячу метров задаю вопрос: почему нет на свете бедных биологов, тех, у кого тонкие шеи, вьющиеся волосы и темная кожа? Интересно, что бы сказали они об интеллектуальных способностях белых быков? Разве я, орел, рассуждаю о генах лемминга или зайца? Разве потому, что они, по теории таких «биологов», «недозвери», я насыщаюсь их плотью?…

Ты, Ермунн Хаугард, лемминг, но ты умен. Поэтому они схватили тебя, поэтому они терзают тебя. Поэтому тебя ждет смерть.

Теперь они гонят тебя вверх по лестнице. Ты спотыкаешься на ступеньках, но тебя заставляют идти дальше. Они тычут в тебя электродами, как это делают со скотом, когда его подгоняют на бойне к разделочному столу. На верхней ступеньке ты останавливаешься и со сжатыми кулаками поворачиваешься к тем, кого тебе не видно. «Давай, давай, los, go, man, go!» Тебя толкают, и ты падаешь на колени, твои белые глаза обращаются к небу, туда, где, по твоим расчетам, находится солнце. Но я, орел, расправляю крылья и заслоняю ими солнечный диск, не пропуская на землю ни одного луча. Сегодня там должна царить тьма.