испугавшись самоубийства.
Полинька села у окна и задумчиво всматривалась в мрачное небо; тучи быстро мчались… вот (и Полинька сильно обрадовалась) показалась звездочка, еще и еще. Полиньке живо представился Каютин, который иногда рассказывал ей о звездах; она забылась и предалась воспоминанию. Так прошло с полчаса. Вдруг посреди глубокой тишины послышался шорох на дереве; она подняла голову и в испуге отскочила от окна. Кто-то сидел на сучке дерева и покачивался; фигура спустилась ниже, в уровень с окном, села верхом на сучок и стала снова покачиваться. Полинька с напряженьем всматривалась в нее и, наконец, радостно вскрикнула и кинулась к форточке: она узнала своего приятеля — рыжего мальчишку, с которым немножко поссорилась, когда в первый раз приходила Горбуну. Ей казалось, что он пришел спасти ее, и, протянув ему руку, она сказала умоляющим голосом:
— Спаси меня! выпусти!
— Тише, — отвечал шепотом мальчишка, погрозив ей пальцем. — Ну, а как я тебя спасу? Пожалуй, взлезай на дерево: я не буду кричать!
Полинька тяжело вздохнула: взлезть на дерево из форточки было невозможно.
— Как же ты забрался сюда? — спросила она мальчишку, желая хоть продлить с ним свидание.
— Как забрался? я привык лазить по нашим деревьям.
— Что ты тут делаешь? — спросила Полинька.
— Гуляю. Днем хозяин запирает меня, как идет со двора, — так я вот по ночам зато гуляю.
— Разве весело тебе сидеть на дереве?
— А как же! я все видел, все; сколько у него золота, каменьев! Уф!
И мальчишка прищелкнул языком.
— Где же ты все видел?
— А вот сижу здесь и смотрю, что в комнате делается. Как вырасту, уж я ему дам себя знать!
И он сжал кулак.
— Так ты его не любишь? — спросила Полинька, довольная, что нашла еще человека, который ненавидит горбуна.
— Я люблю ли его? ха, ха, ха! А вот я ему покажу, как вырасту!
— Что же ты сделаешь?
— Что я сделаю!.. а тебе на что?
— Я буду рада, если ты ему что-нибудь дурное сделаешь; я его тоже ненавижу: он гадкий! -
— За что ты его бранишь? вишь, он куда тебя запер. Я раз хотел посмотреть в щель, что он здесь делает, — так он меня чуть не убил. А как ты упала, так он плакал, рвал на себе волосы… вишь ты какой! ха, ха, ха!
И мальчишка засмеялся.
— Я его не люблю! он обманул меня, он злой!
— Злой, а небось тебя не запер, как нас с Машкой, — злобно заметил мальчишка.
— С какой Машкой? — спросила Полинька, вздрогнув, и ей тотчас представилась другая жертва, подобно ей завлеченная обманом и, может быть, погибшая.
— Кто Машка? моя сестра! — мрачно отвечал мальчишка и запел петухом.
— А большая твоя сестра? она здесь тоже живет?
— Машка? нет, она умерла.
— Давно? а который ей год был?
— Я почем знаю!.. меньше меня ростом — по грудь мне приходилась.
Полинька нехотя рассталась с мыслию, что не ее одну постигла такая страшная участь.
— Отчего твоя сестра умерла?
Мальчишка не мог вдруг отвечать на вопросы; он сначала сам повторял:
— Отчего умерла?.. оттого умерла… ну, так же умерла, как наш тятька.
— А кто твой отец был?
— Я не знаю; я маленький был; помню, как он лежал на столе, такой худой и страшный.
— Так вы сироты?
— Ха, ха, ха! барыня-сударыня, подай Христа ради сироткам, хоть копеечку! — запищал мальчишка. — Мы, бывало, с Машкой, — прибавил он с увлечением, — так прашивали. Нет, у нас мать есть. Одна барыня увидала Машку на улице и взяла ее к себе, платье ей сшила, куклу купила; Машка ушла от нее: скучно стало сидеть в комнате! Где, бывало, не перебываем в целый день! А как дурная погода, так больше доставали: дрожим, будто от холоду; я притворяюсь хромым, слепым или немым. Машка и ну кричать: «Господа, подайте слепому убогому сироте!» Иной остановится, начнет спрашивать, — Машка и врет: что мы ничего не ели с утра, что мы сироты. И ее научу; она слушалась меня…
— Ну а мать знала, что вы милостыню просите?
— Мы ей деньги приносили; она на фатере жила с нищими. Нас сначала две старухи брали с собою, а особенно Машку, когда та была маленькая. Потом мать велела нам ходить одним; я ей сказал раз, что Машке дают много денег господа.
Полинька забыла на минуту свое положение и в ужасе слушала мальчишку.
— Ты любишь свою мать?
— Я люблю ли свою мать? — и мальчишка задумался. — Да, люблю, когда она не бранится…
— Как же ты сюда попал?
— Как сюда попал? А мы раз шли с Машкой по улице, увидали горбуна; я согнулся, как он, да и стал просить милостыни: мать, дескать, на столе лежит, нечем похоронить. Он руку в карман, а другой как схватит меня за шиворот. Я крикнул, Машка заплакала и ну его просить, руку ему целует. А он погрозился ей да и говорит: «Ведите меня к матери: посмотрю я, как она на столе лежит». Я было не хотел, да он будкой грозит; вот и пришли. Мать спала. Уж как он кричал на нее: зачем, вишь, у ней дети нищие! Покричал и говорит: «Я возьму к себе твоих детей: пусть они трудами хлеб достают». Мать и отдала нас. Он ей платит в месяц, не знаю сколько. Я ей жаловался, как сестра умерла, да она его боится. А он теперь уж совсем не пускает меня к ней. Да вот вырасту…
— Вы одни у него жили?
— Одни; до нас тоже, верно, жил мальчик; мы нашли в подвале игрушку. Машка очень боялась хозяина. Мы с ней двор выметали, все в доме убирали; я платье вычищу, все сделаю. А он как со двора, так и запрет нас. «Дети, — говорит, — могут и дом зажечь!» А в подвале почти совсем темно, вот и сиди, пока воротится! А крысы какие там, так и бегают! Машка их боялась; раз, как она спала, крыса по ней пробежала; с тех пор она и ну плакать: все ей страшно было. Да вдруг и захворала, все; меня просила: убежим! хотелось ей к матушке и погулять. Мать сама часто приходила к нам; вот как Машка уж совсем исхудала, хозяин и велел ее взять; а потом уж она скоро и умерла…
— Идут! идут! — прошептал он и, как белка, очутился на самой верхушке дерева.
Полинька испугалась тоже, притаила дыхание; но шорох умолк, все кругом было тихо.
— Нет никого! — сказала она.
— Мне спать пора!
— Нет, погоди!
— А что дашь?