А над венцом кирпичных лестниц
Бог тараканьих похорон
Стоит фарфоровый Бирон.
И замирают тараканы
Вокруг немого Истукана...
Опять я с ним в ночи один,
С печальным гладкокрылым войском,
Опять застыли глыбы воска,
Как головы у гильотин.
Опять проходят в черном платье,
Голов проносят этажи,
Республика покорно платит
Просроченные мятежи.
И рвется кожа барабана,
И умирают тараканы...
3
Был вечер страшной осени, и комната-фонарь
Сочилась изнутри тревожным соком лампы,
На дольки пульс расслаивался слабый
И одинокий замирал звонарь.
Был вечер страшной осени. Был дик и был космат
Пропитанный огнем, теряющий в нем лица
Вольерами тоски бредущий зоосад,
Который лишь больным и сумасшедшим снится.
Который - лишь больным. Плыл серый карнавал
Когтей и рыл. И варевом варенья
Над градом обретений набухал.
И я захлебывался от столпотворенья.
И, как корабль, тонул в пучине сентября,
И шествие шагов, виски сжимая, слушал,
И не хотел быть в нем - хотел иную душу,
И обмирал внутри сквозного фонаря.
А вечер осени пылал закатом лиц.
Нетопыри в глазах метались, словно птицы
На крыльях лет. И камень колесницы
Скрипел - перерождаясь в пытку спиц.
Был вечер страшной осени. Закат. И видел я:
Тащился карнавал - неисчислимой ратью
Моя родня, мои скупые братья
За стенкой моего почти небытия.
4
Сон времени. Кипение в крови.
Слияние до ужаса знакомых
Печальных и веселых насекомых,
Мерцание их тягостной любви.
В благоустроенных кладбищенских квартирах
Им отданных во временный удел,
И в тесных норах кооперативных
Идет коловращенье душ и тел.
Тяж сажи черной газового крана.
Жар синих языков. Горящая слюда.
И пьется вдосталь, пьется из стакана
Холодная и чистая вода.
Магические хороводы чисел:
Две пары глаз. О трех коронках рот.
Из царства полоумных трубочистов
Берет начало насекомый род.
Такой упорный. И такой невзрачный.
Распространяющий свой медленный восторг
По дреме лет. Кипение прозрачной
Любви - во граде каменных реторт.
Сон времени. Кипение любви.
Вращение квартир, чуланов, кухонь.
Мохнатые больные муравьи
Переползают в раковину уха,
Чтоб выжрать жизнь.
Чтоб выжрать сонм мгновений.
И такова судьба святой воды:
На чаше дня от их прикосновений
Останутся пахучие следы.
5
Сохнущие кроны.
Остерман. Фольварк.
Тянется Бироном
Тополиный парк.
Мертвенного света
Капельки в норе
Стертые монеты
Редких фонарей.
Я хожу бессильный,
Я гляжу в окно:
В темноте осиной
Лунное пятно.
Я не верю божьей
Многомудрой лжи
Никогда мне больше
Не придется жить.
Никогда оконных
Не пугать ворон.
Царствуйте спокойно,
Боги похорон!...
Я их вижу ясно,
Словно пред собой:
Белый и безглазый,
Мятый, голубой.
Старческие лица.
Кости черепиц.
Желтые ресницы
Высохших глазниц.
Брови. И надгробья
Зубчатой стены.
Сколько раз в утробе
Сна отражены.
Сколько раз - удушлив
День мой умирал
В скопище подушек,
Простынь, одеял.
Сколько бесполезно
Медленно гореть,
Восковой болезнью
Чахнуть и болеть.
Пустота фольварка.
Остермана рот.
Призрачного парка
Долгий хоровод.
Хоровод безбольный
Черный, золотой.
Я качаюсь - полный
Сонной немотой.
Полный не любовью,
Пылью пустяков,
А сухою кровью
Двух холостяков.
На тисненой коже
Синие ножи.
Никогда мне больше
Не придется жить.
Никогда оконных
Не пугать ворон.
Царствуйте спокойно,
Боги похорон!
Не пойдут живые
В мертвую страну.
Куклы восковые
Любят тишину.
6
Иночество.
Язык налит
Немотой непреклонной.
В скворечнике города
Осень горит
Желтыми листьями кленов.
Недолго осталось
До того дня,
Когда глухая квартира
Деревянным забором
Отгородит меня
От всего остального мира.
Не думать - ничего - не сметь.
К сердцу крадется сладко
Поздняя осень, Грачиная смерть,
На тонких когтистых лапках.
Иночество.
Та же лесть,
Что - листопад кружила,
Будучи ложью.