И вновь гребцы ударились грести, весла мелькали, волны яро пенились. Вперед, скорей вперед, в прорыв! И вот уже Хинт слева, а Щер справа, их галеры — как будто гигантские факелы, тушить их и не думают — какое там, уйти б только живым! — и в воду, в воду прыгают, плывут, кричат что-то… А здесь мы их веслами, веслами, веслами — по головам — вот так, вот так, вот так! И…
…Вот и все. Они остались там: кричат, визжат среди горящих волн, а мы — прямо на юг. Гребите же, ведь жар какой, а страх какой, какое жуткое, невиданное зрелище! Гребите, ну! Давай, лох, налегай! Вскочил — и в грудь веслом, упал — весло на грудь, вскочил, упал, вскочил-упал, вскочил-упал; в-ва-ва-ва-ва!..
— Хва! — рявкнул адмирал.
Запели боцманские дудки — значит, отбой, весла суши, значит, ушли-таки! Ф-фу! В-ва… «Седой Тальфар» лег в дрейф, его слегка качало на волнах. Весла заложены, оснастка чуть скрипит, вяло трепещут паруса, на банках — тишина: гребцы сидят, устало, изможденно отдуваются. А по рядам для них уже несут хлеба, кувшины. Краюху обмакнул в кувшин — и в пасть, и этому — в кувшин и в пасть, и этому. Жуют гребцы. Хлеб да вино — чего еще желать, если живым ушел? А там, на выходе из Внешней Гавани…
Хинт догорел уже, пошел ко дну. И Щер идет. А двое, те, что оказались рядом с ними, те еще горят. Крик, перебранка на воде; мелькают головы — все меньше, меньше их, этих голов. Их вскоре вовсе не останется, ибо никто не идет им на помощь. Да и куда, скажи, идти — в огонь, что ли? Вон как он плещется, огонь, вон на волнах как вверх да вниз, вверх, вниз… И двадцать пять галер стоят не шелохнувшись и смотрят, как горят и тонут их товарищи. Но разве можно упрекнуть их, уцелевших, в трусости?! Да ни за что! Ибо такого дикого огня никто вовек не видывал. Р-ра, тут было чего испугаться! Огонь, который, как живой, взмывает, разлетается, жрет все подряд — и дерево, и воду — с ним разве можно совладать? Вот и стоят они, оцепенев от ужаса, и… Тьфу! Ганьбэй и есть Ганьбэй! И Рыжий опустился на сидяк, и замер, опустивши голову. Вай Кау рассмеялся и сказал:
— Вот так-то вот! — А после закричал: — Сигнал давай!
Дали сигнал — флажками: «Я жду вас». Но зря — никто из них, бунтовщиков, на это предложение не отозвался, с места не сдвинулся. Р-ра, ну еще бы! Гореть, как Хинт, — кому это охота? Вот и стоят они, молчат… Но ведь и не уходят! Почему? Вай Кау взял подзорную трубу и принялся внимательно рассматривать противника. Осмотр, видимо, вполне его устроил, и потому он приказал играть полный отбой. Сыграли. Полегли. Солнце уже стояло высоко; вторая утренняя вахта перевалила на вторую склянку. Все крепко спали, даже у баллист. Баллисты, кстати, уже снова зачехлили. И адмирал ушел к себе в каюту; о Рыжем он словно забыл, не звал с собой и даже не кивнул ему — прошел, насвистывая марш, спустился вниз и затворился у себя. Рыжий, не зная, чем ему теперь заняться, сперва стоял у румпеля, смотрел на Океан, пытался думать, представлять, что будет дальше, — но не представлялось. Перед глазами был только огонь, в ушах гудел только огонь, и чуял он только огонь — невиданный, неукротимый, ненасытный. И Рыжий, как ни унимал себя, а щурился и щерился, и била его дрожь, и стыла в жилах кровь, и… Р-ра! Огонь — и страх! Как будто снова ты в Лесу, и снова ты дикарь и ничего не знаешь, а веришь лишь… Р-ра! Р-ра! Подумаешь, огонь! Вон эти все лежат и спят себе, что им этот огонь?! А кто они такие? Да дикари! Да те же тягуны, только на веслах. А сам ты?.. Р-ра! Тьфу! И Рыжий развернулся, перешел, сел возле кормового флага и принялся смотреть на тот самый огонь, на Гавань, на Ганьбэй. Ганьбэй молчал, как будто ничего и не случилось. И форт молчал. И корабли бунтовщиков стояли, мачт не поднимали. Да и огонь притих и поунялся, и не гудел уже, а лишь едва потрескивал, и ветер перестал нести запах паленой шерсти…
А вот огонь и вовсе догорел, в последний раз взметнулись языки — и словно ничего и не было; рябь на воде, там-сям белеют буруны…
Вот, значит, почему Вай Кау смело шел в прорыв — он знал, что никому против того огня не устоять. А где он взял его? Как это где! Небось такой же, как и ты или Ларкен, пришел и научил, и…
Р-ра! На кораблях зашевелились!..
А вот они и мачты уже подняли. А вот уже и сдвинулись, построились теперь уже в кильватер — и медленно пошли в глубь Гавани. Должно быть, им сигналили из форта, но вот какой это был сигнал, понять было нельзя. А солнце поднималось выше, выше, и лишь только оно взойдет в самый зенит, как…
Р-ра! Ганьбэй и есть Ганьбэй! И двадцать пять галер, которых пощадил дикий огонь, еще найдут свое пристанище на дне — Вай Кау все учел, все просчитал. А что он приготовил этим, спящим? И Рыжий расстегнул лантер, полез за пазуху и достал оттуда адмиральскую карту, развернул ее, глянул… Да, так оно и есть, еще один обман! Ведь этот будто южный континент, который адмирал вот здесь нарисовал, взят с потолка, рассчитан на невежд, ибо стоит только нам вспомнить ну хотя бы то, что всем нам хорошо известно из… Вот то-то и оно! Нам — да, а им это разве известно? Им вообще хоть что-нибудь известно?! И потому им все что хочешь можно показать и доказать. Что адмирал и делает. И, может быть, он прав. Ибо пока его обман раскроется, то мы уйдем уже довольно далеко. А вот бунтовщики… Ар-р! Р-ра! И Рыжий снова затолкал карту за пазуху, сел поудобнее и принялся смотреть то на эскадру, то на форт.
Вскоре эскадра скрылась за скалой. Теперь она проходит Внутреннюю Гавань. А Лапый, надо полагать…
А солнце поднимается все выше.
А те уже небось швартуются. А Лапый…
А солнце поднимается!
А те уже…
А…
Р-ра! За спиной шаги! Рыжий поспешно оглянулся, успокоился. Это Вай Кау быстро вышел из каюты, дал знак, и протрубили — враз — побудку, гролль и марш. Гребцы поспешно поднимались и принимали гролль и строились на верхней палубе — надстройке между мачтами. Когда весь экипаж уже стоял не шевелясь, плечом к плечу, и взгляды их были направлены на берег, на Ганьбэй, только тогда Вай Кау, а за ним и Рыжий, прошли с кормы и встали перед строем. На этот раз Вай Кау ничего не говорил, а медленно и со значением достал серебряный хронометр и принялся внимательно смотреть на циферблат. Затем — все также медленно и также со значением — Вай Кау поднял свободную лапу и, когда быстрая стрелка едва только коснулась верхней риски, дал резкую отмашку…
Взрыв! Грохот! Дым! Форт да и вся скала под ним взлетели в воздух! Лапый действительно кремень — не подкачал: рвануло ровно в полдень! Гр-ром, гр-рохот, эхо, всполохи — и форта нет, и весь Ганьбэй в дыму, в огне. И вот уже из Гавани идут за валом вал, и вот уже «Тальфар» взлетел-упал, взлетел, упал, взлетел… и медленно осел, и закачался, заскрипел оснасткой на свежей волне. А экипаж по-прежнему стоял не шевелясь, молчал, смотрел на клубы дыма, на огни…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});