очень часто – она вся была испещрена многочисленными пометками, за которыми явно скрывалась некая хитрая система. Ее разгадке Кузнецов сразу же пообещал посвятить все свое свободное время. Он открыл Библию, которую уже успел окрестить серафимовской. Она раскрылась в самом конце на месте, где, по всей видимости, очень долго лежала закладка.
«И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет; но в те дни, когда возгласит седьмой Ангел, когда он вострубит, совершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам», – прочитал Аркадий.
«Пожалуй, прав монах, книжка действительно позволит мне сохранить отношения с батюшкой и, может быть, даже еще больше с ним сблизиться», – подумал Кузнецов. И мысленно поблагодарил усопшего: «Спасибо за наследство!»
Поток желающих попрощаться с отцом Серафимом не иссякал три дня и даже создал некоторое напряжение в древнем квартале Москвы, где располагался монастырь. Это событие привлекло внимание СМИ, для которых, как выяснилось, фигура ушедшего архимандрита была как красная тряпка для быка. Некоторые, наиболее «либеральные» из них, буквально сочились сатанинской злобой в адрес покойника, припоминая все его неудачные (с их точки зрения) высказывания и странные (в их глазах) поступки. Впрочем, поведение «четвертой власти» было вполне закономерным – как истинная проститутка, она очень хорошо понимала, кого можно кусать безболезненно, а от кого может и прилететь, поэтому на последних если и нападала, то очень аккуратно, стараясь не завышать уровень децибел собственного гавканья. На отца Серафима «этика» прессы не распространялась, так как он не был ни негром, ни геем, ни несостоявшейся бабой или политическим узником, борющимся за права никому не интересных меньшинств, а также не был представителем власти, способным нанести ответный удар. И «журналисты» оторвались во всю мощь своей провинциальной фантазии, которую большинство столичных акул пера, несмотря на долгое пребывание в столице, так и не смогло изжить, являя оную в момент ощущения себя четвертой властью. Издеваясь над новопреставленным, пресса не чувствовала угрызений совести, искренне считая, что делает полезное дело, «обличая» «религиозного мракобеса». Выглядел этот оголтелый наезд как реставрация антиклерикальной пропаганды начала XX века. То есть он был наглым, топорным и местами без толики интеллекта.
Впрочем, духовные чада батюшки на информационный фон внимания не обратили. Они шли, шли, шли и шли все три дня, пока тело стояло в монастырской церкви. По подсчетам МВД, за это время поклониться покойному пришли несколько тысяч человек.
Все это время Аркадий, когда выпадала свободная минутка, погружался в Библию, оставленную в наследство. Читал, анализировал, разгадывал логику перекрестных ссылок и записей на полях, придававших книге интерактивные свойства, восхищался глубиной погружения в некоторые вопросы так и не разгаданного им до конца клиента. Жалел о потерянном времени. Чтение настолько поглотило Кузнецова, что он даже забывал поесть, чего раньше за ним не водилось. Как следствие, своим поведением Аркадий изрядно напугал жену, решившую поинтересоваться, сколько это будет продолжаться и не намеревается ли ее благоверный, часом, бросить все и уйти в монастырь.
– Ну что ты, солнышко! – парировал меняющийся на глазах муж. – Куда же я от тебя уйду?
– Кто ж знает, что у вас, у мужиков, в голове? Вон Виталик, муж Риткин, сидел-сидел полгода на самоизоляции, всего боялся, фрукты скипидаром протирал, дома не разговаривал ни с кем, а вчера вдруг заявил, что нашел женщину, которая его понимает и ценит, собрал сумку и уехал в Краснодар.
– Вот это поворот! И ничто не предвещало?
– От слова «совсем». По крайней мере, в том телефоне, куда Ритка могла влезть.
– А у него их было два? Странновато для безработного физика-ядерщика.
– Теперь мы об этом уже не узнаем. Но факт остается фактом. Сидел, сидел и свалил. Хотя никаких тревожных признаков не подавал. Вот и ты меня пугаешь, мой дорогой муж! Сходил в монастырь, вернулся с Библией, ни с кем не разговариваешь, не ешь, только читаешь и смотришь куда-то в точку. Что мне думать?
– Что у меня появилась новая пища для размышлений, – рассмеялся Кузнецов, – не более того. Я тебя очень люблю! Неужели не понимаешь? Ты и дети такая же неотъемлемая часть меня, как руки и ноги. Ты – в первую очередь! Я без вас и минуты не могу.
– Ты мне так давно этого не говорил.
– Я свинья и сволочь, прости меня за это. Хотя очень сложно говорить об очевидных вещах. Кажется, они настолько на виду, что не требуют комментариев.
– Просто привычка. И у тебя по отношению ко мне тоже. Ты привык.
– Ничего подобного. Прозвучит, наверное, слишком пафосно, но с каждым днем я влюбляюсь в тебя все больше и больше.
– Что ж это ты, Кузнецов, не любил меня совсем, когда женился? – с лукавством спросила Ирина.
– Опять двадцать пять! Но ты права, звучит странно. Самому удивительно. Так как женился я на тебе по уши влюбленный. Казалось, больше уже невозможно. Но нет. Время идет, а я влюбляюсь все сильнее. Главное, ты становишься все интереснее и красивее. Ни на кого тебя не променяю! Ни за что! Даже не сомневайся.
– Ладно, – вызывающе надменно сказала жена, хотя взгляд ее заметно потеплел. – И все же! Как ты объяснишь свое внезапное погружение в Библию?
– Я так понял, исповеди не избежать?
– Ни малейшего шанса. Даже не надейся.
– Сложновато, но попытаюсь… – Кузнецов задумался. – Понимаешь, и это, скорее всего, прозвучит банально и ты сейчас меня запишешь в какие-нибудь свидетели Иеговы, но эта книга действительно перевернула мой внутренний мир. Даже, неверное, не столько она, сколько комментарии отца Серафима внутри. А еще точнее – сочетание комментариев, текста и моих воспоминаний о нем. Все вместе. Он, знаешь ли, был удивительным человеком. В первую очередь потому, что казался абсолютно обыкновенным. Более того, когда я с ним только познакомился, он показался мне настолько заурядным, что меня тоска разобрала. Честно признаться, если б не любопытство, не стал бы вообще его консультировать. Но что-то тогда заставило меня выслушать батюшку. И в каждом разговоре я открывал в нем все новые грани, наполненные очень глубокими смыслами, которые он раскрывал мне маленькими порциями, как будто боялся, что если расскажет обо всем сразу, то я просто-таки не смогу вместить.
– Ты о человеке вообще говоришь?
– Конечно! Но он был отнюдь не стандартным! Когда я говорю про грани, то имею в виду, что это были как бы его интересы, но