Читать интересную книгу Избранное - Уильям Фолкнер

Подбежали мальчик с Джимом. Встав на колени, Бун возился у медвежьей головы. Левое ухо у Буна было раскромсано, левого рукава куртки как не бывало, голенище правого сапога распорото сверху донизу; по ноге, по руке, по лицу — не дикому теперь, а совершенно спокойному — текла алая кровь, разжижаемая дождиком. Втроем они разжали Льву челюсти.

— Полегче, черти, — сказал Бун. — У него же все кишки наружу, не видите разве?

Он стал стаскивать с себя куртку, говоря Джиму по-прежнему спокойно:

— Подведи-ка сюда лодку, она шагах в ста ниже по реке. Я ее там видел.

Теннин Джим встал, пошел. И тут, то ли подняв голову на возглас Джима, то ли так взглянув (из памяти выпало), мальчик увидел нагнувшегося Джима и

— Сэма Фазерса ничком в грязи.

Нет, его не сбросил мул. Мальчику помнилось — Сэм тоже спешился еще до того, как Бун рванулся на медведя. Ни раны, ни ушиба. И когда мальчик с Буном повернули его лицом вверх, глаза Сэма были открыты и он сказал что-то на языке, на котором говорил, бывало, с Джо Бейкером [93]. Но подняться он не смог. Теннин Джим подвел лодку к обрыву; слышно было, как он перекликался через реку с майором де Спейном. Бун обвернул Льва курткой, снес в лодку, туда же перенесли Сэма, затем вернулись, привязали Джимов ременной поводок одноглазому мулу к седлу и сволокли медведя с обрыва и в лодку, и Теннин Джим остался, чтобы переправить лошадь и обоих мулов вплавь. Не успела лодка причалить, как Бун прыгнул на берег мимо майора де Спейна, ухватившего лодку за нос. Майор поглядел на Старого Бена, негромко сказал: «Так». Вошел в лодку, наклонился, дотронулся до Сэма, тот взглянул на него и опять произнес что-то на своем древнем языке.

— Что с ним, не знаешь? — спросил майор де Спейн.

— Не знаю, сэр, — ответил мальчик. — С мула он не падал. Слез еще раньше, чем Бун кинулся к медведю. А потом смотрим — лежит на земле.

— Скорее там, черт подери! — кричал Бун Теннину Джиму, доплывшему еще только до середины реки. — Давай мне мула!

— Зачем тебе мул? — спросил майор де Спейн.

Бун и не оглянулся на него.

— Еду за доктором в Хоукс, — сказал он невозмутимо, и под алой кровью, неустанно размываемой дождем, лицо его было совершенно спокойно.

— Тебе самому доктор нужен, — сказал майор де Спейн. — Теннина Джима по…

— Кончайте, — сказал Бун. Он повернулся к майору де Спейну. Лицо по-прежнему спокойное, но голос тоном выше: — Не видите — у пса все потроха повыпущены.

— Бун! — проговорил майор де Спейн. Они смотрели друг на друга. Бун был по меньшей мере на голову выше; даже мальчик уже перерос майора де Спейна.

— Надо доктора, — сказал Бун. — Кишки ему…

— Хорошо, — сказал майор де Спейн.

Джим вышел из воды на берег. Лошадь и второй мул уже почуяли Старого Бена; они шарахнулись, бросились прочь, таща за собой Джима, и лишь на самом верху обрыва он остановил их, привязал, вернулся. Майор де Спейн отстегнул ремешок компаса от петлицы и дал Джиму.

— Поезжай немедля в Хоукс за доктором Крофордом, — приказал он. — Скажи ему, в лагере нужно двух человек посмотреть. Садись на мою лошадь. Дорогу отсюда найдешь?

— Да, сэр, — сказал Теннин Джим.

— Хорошо, — сказал майор де Спейн. — Езжай. — Он повернулся к мальчику.

— Бери мулов и лошадь и — за фургоном. Мы спустимся в лодке к Енотову мосту. Там и встретимся. Доберешься?

— Да, сэр, — ответил мальчик.

— Добро. Действуй.

Он отправился за фургоном. Тут он увидел, как далеко завел их гон. Давно миновал уже полдень, когда он надел на мулов упряжь и привязал лошадь к задку фургона. Лишь в сумерки добрался он до Енотова моста. Лодка была уже там. Еще не успев ее разглядеть, едва завидев воду, он принужден был выпрыгнуть с вожжами в руках из кренящейся повозки, обежать, схватить под уздцы, а затем за ухо шарахнувшегося мула и, упершись в землю каблуками, держать, пока не подоспел снизу Бун. А лошадь уже оборвала недоуздок и ускакала по дороге, ведущей к лагерю. Они повернули фургон задком к реке, выпрягли мулов, мальчик отвел второго мула ярдов на сто и привязал у дороги. Тем временем Бун перенес Льва из лодки, где теперь не лежал, а сидел Сэм, и, когда Сэма поставили на ноги, он взошел кое-как на берег и попытался влезть в фургон, но Бун не стал ждать — подхватил Сэма под мышки и поднял на сиденье. Они снова прикрепили ремень к седлу Кэти, подволокли Старого Бена к фургону и, откинув задок, втащили туда по двум наклонно приставленным брусьям, затем он привел второго мула, и Бун принялся бить по твердой, глухо звучащей под ударами морде, пока мул не встал, дрожа, рядом с Кэти. И тут хлынул дождь, точно весь день сдерживался, дожидаясь.

Они возвращались сквозь дождь, сквозь ручьистую слепую темень, и задолго до того, как проблеснули лагерные огни, до них донесся рог и путеводные, через равные промежутки, выстрелы. Когда проезжали темную Сэмову хижину, Сэм привстал. Опять сказал что-то на языке предков, потом отчетливо произнес:

— Пустите меня. Пустите меня.

— У него и огня нет, — сказал майор. — Погоняй! — приказал он жестко.

Но Сэм уже силился подняться.

— Пусти меня, хозяин, — сказал он. — Домой пусти!

И мальчик остановил мулов. Бун сошел, снял Сэма с повозки. Теперь он не стал ставить Сэма на ноги. Отнес на руках в хижину, майор де Спейн раскопал в очаге непотухшие угли, зажег лампу скрученной бумажкой, Бун положил Сэма на койку, стащил сапоги, майор де Спейн укрыл его, а мальчик остался при мулах держать под уздцы того, второго, опять испуганно порывавшегося, потому что стоило фургону стать, как запах Старого Бена прихлынул опять по струящейся черноте воздуха, — но глаза Сэма были, наверно, опять раскрыты, нацелены провидящим взглядом далеко за хижину и охотников, за мертвого медведя и умирающего пса. Затем поехали дальше, на протяжный плач рога и мерные выстрелы, каждый из которых как бы повисал, не падая, в густой текучей тьме, пока к нему не примыкал, не приливался следующий, — подъехали к освещенному дому, к ярким окнам в дождевых потеках, к лицам, молча обращенным к окровавленному и спокойному Буну, входящему в дом с укутанной в куртку ношей. Кровавым свертком опустил он Льва на свою затхлую беспростынную постель, которую не мог разровнять даже Эш, по-женски ловкий в уборке.

Доктор с хоукской лесопилки уже прибыл. Бун не допустил его до себя: прежде пусть займется Львом. Хлороформировать Льва доктор не рискнул. Вправил внутренности и зашил без наркоза — майор де Спейн держал Льва за голову, Бун за ноги. Но Лев и не шевельнулся ни разу. Он лежал, уставя желтые глаза куда-то мимо людей в охотничьих куртках, новых и старых, что набились в душную комнатку, крепко пахнущую Буном и его одеждой, и молча смотрели. Потом доктор промыл, прижег, забинтовал Буну лицо, руку и ногу, и они — мальчик с фонарем впереди, за ним доктор, Маккаслин, майор де Спейн и генерал Компсон — направились в хижину к Сэму. Теннин Джим уже развел там огонь, дремал, сидя на корточках у очага. А Сэм — как Бун его уложил, а майор де Спейн укрыл — так и лежал пластом, но тут открыл глаза, провел взглядом по лицам, и когда Маккаслин тронул его за плечо и сказал: «Сэм, доктор хочет тебя посмотреть», то он даже выпростал руки из-под одеяла и стал нашаривать пуговки на рубашке, но Маккаслин сказал: «Погоди. Мы сами». Они раздели его. Он лежал — медно-коричневое, почти безволосое тело исконного лесовика, тело старика, у которого ни детей, ни родных, ни своего народа, — лежал недвижно, открыв глаза, но ни на кого уже не глядя; доктор кончил осмотр, укрыл Сэма одеялами, вложил стетоскоп в чемоданчик, щелкнул замком, и один лишь мальчик знал, что Сэму тоже не жить.

— Переутомление, — сказал доктор. — Возможно, шок. В его ли возрасте переплывать реки зимой. Это пройдет. Только пусть полежит денек-другой. Тут найдется кому побыть при нем?

— Найдется, — ответил майор де Спейн.

Они вернулись в дом; там в душной комнатенке по-прежнему сидел на тюфяке Бун и не снимал руки с головы Льва, и люди — те, для кого Лев гонял зверя, и те, кто до этого дня лишь понаслышке знал о нем, — тихо входили, чтобы взглянуть и уйти. Потом рассвело, и все пошли во двор смотреть Старого Бена, чьи глаза тоже были открыты, стертые зубы оскалены, лапа изувечена капканом, под шкурой — желвачками старые пули (общим числом пятьдесят две штуки — картечин, винтовочных и круглых), и под левым плечом еле видная щелка, сквозь которую нож Буна добрался до медвежьей души. Затем Эш застучал в донце таза тяжелой ложкой, сзывая народ на кухню, и впервые на памяти мальчика гончие ни разу во весь завтрак не завозились под полом. Видно, старый медведь и мертвый наводил на них ужас, преодолеть который самим, без Льва, им было не под силу.

Дождь перестал еще ночью. А среди утра явилось белесое солнце, быстро выжгло туманы и тучи, нагрело воздух и землю; день выдался из тех безветренных, декабрьских, миссисипских, что как бы воскрешают бабье лето. Они вынесли Льва на веранду, на солнце. Об этом подумалось Буну.