Читать интересную книгу Письма - Николай Лесков

Прочел еще Сатина… Хорошо! Особенно низ 590 стр. Велят «отступать», то есть перестать драться, убивать и отнимать чужое, а он прется и лезет… Этот он-то и служит идеалом юноше и его руководствует… «Вот оно! Вот формула: так и должно быть: человек в бою принадлежит богу». — Чем не философ и не христианин! Положил бы на землю книгу, в которой сказано, что «бога нет в боях», а «бог в мирных почивает», а на эту книгу положил бы головами автора и рядом с ним редактора, да обоих бы и отодрал «во славу бога браней».

Как Вам не стыдно поощрять в молодых людях такие идеи!

И это называется «бог сжалился надо мною — я прозрел»!.. Полез к морде…

Эх, Сергей Николаевич, ей-право стыдно! Бог сжалился и научил драться… Эх, как гадко!.. Неужли Вам не противно?

Дай бог Вам «прозреть».

Любящий Вас

Н. Лесков.

В. М. ЛАВРОВУ

9 августа 1890 г., Усть-Нарва

Достоуважаемый Вукол Михайлович!

Я получил здесь, на летнем своем пребывании, Ваше письмо, адресованное в Петербург. Все лето я старался быть в покое, чтобы поправить сколько возможно свое здоровье, и, кажется, немножко поздоровел, но писанием не занимался. Теперь собираюсь 15 августа назад в Петербург (Фурштадтская, 50, кв. 4) и там, вероятно, примусь за какую-нибудь работу. Готового у меня есть только небольшая сказка «О царе Доброхоте и о простоволосой девке». Она величиною в 1 1/2 листа. Тотчас по приезде я ее отдам переписать и пришлю Вам до конца августа; а может быть, и сам лично привезу для того, чтобы поговорить о «Куклах» — как с ними быть, или о другом, что мне хочется сделать. Думаю, что вернее всего я приеду сам. Напишите мне теперь (в П—бург). Застану ли я Вас в Москве во второй половине августа и нужна ли Вам сказка?

Кланяюсь Виктору Александровичу и Митрофану Ниловичу.

Искренно Вас любящий

Н. Лесков.

Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ

20 сентября 1890 г., Петербург

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Мне очень совестно перед Вами за мою неисправность, а она все еще продолжается: я не могу в обещанный срок справиться с «Оскорбленной Нэтэтою». Это очень сложная и трудная вещь, для которой надо много читать и набирать мозаикою. Я болен и устал от работ этого прихотливого рода. О «Нэтэте» могу сказать только, что я ее постараюсь доделать и никому, кроме Вас, не предложу; но я не могу надеяться исполнить это в нынешнем году. Притом же меня оторвало от Прологовых тем нечто текущее и живое: меня интересуют заботы германского императора, которым я глубоко сочувствую, не стесняясь тем, что не ожидаю от них большой пользы в ближайшем будущем; но тем не менее это заботы великого значения, и его «почин дороже денег». Однако же он все-таки теперь ничего не сделает, и, кажется, можно видеть, почему именно он ничего не сделает?

В одной старой книге есть к этому прибаутка, взятая в сборник Л. Н. Толстым. Из этой темы и затей императора я смазал «Сказку о большом Доброхоте и о простоволосой девке».

Она цензурна, а объем ее около полутора листа. Намек ее сильно маскирован, так что ничего личного нет. Она готова и переписана. Не хотите ли Вы ее получить в этом году вместо «Нэтэты», которой я скоро исполнить не могу, да и Вам, в журнальном смысле, «Доброхот» сослужит более службы, чем изнасилованная римлянка III века.

Готовый к услугам

Н. Лесков.

А. И. ФАРЕСОВУ

20 сентября 1880 г., Петербург, вечером

Достоуважаемый Анатолий Иванович!

Получил Вашу записочку и очень Вас благодарю за внимание и за память, но Вы знаете, какое у меня ненадежное здоровье… Я постараюсь быть, но обещаться не смею. Притом же я в разговорах не попадаю нынче в тон господствующих течений, и надо все спорить или делать вид согласия с тем, о чем не хотел бы и слышать, Это требует здоровых нерв, а не моих — сильно подержанных. В субботу были у меня Ясинский и Бибиков. Первый, — продли бог ему веку, — был ко мне снисходителен, но второй не скрывал своих преимуществ в знаниях и литературном понимании и так меня припугнул, что я смирился и умолк, чтобы избегнуть согласия и не подвергаться еще более суровому обращению в собственном доме и при сторонних лицах… Вот ведь к чему ведут в наши дни «общения»… И в своем-то домашнем угле неспокойно, а на люди уж и глаза казать боязно. Ей-право, я не шучу. Что уж тут толковать, когда «иные люди в мир пришли» и идет «их царствие». Мне все кажется, что не о чем уже и толковать нам — староверам. Всё мы знаем — «на чем висит хвост», и лучше нам сидеть тихо по своим углам и молчать в согласии с тем, что мы почитали за истину; и другой истины не знаем, да, пожалуй, и не хотим.

Как я завидую Шеллеру, что он, при своей верности добрым идеям, может безнаказанно всех этих господ видеть и слышать! — Какое это благополучие! Вчера опять был дебат о Шеллере. Опять злился. А потом о Л. Н. Толстом, что он «едва ли честный человек, а скорее рекламист». Тпфу ты, пропасти на них нет! Ну, «камо пойду от лица их и камо бежу?» Не сердитесь, друг любезный, если я не приду: я болен, и мне дорога неприкосновенность всего того, чем я жил и что теперь хотят втоптать в грязь. Заходите лучше ко мне, без счета визитами: мне у себя все-таки смелее. У меня на дому меня, кроме Виктора Ивановича, никто открыто не презирает. — Поклон мой Вашей супруге.

Ваш Н. Лесков.

А. К. ШЕЛЛЕРУ

26 сентября 1890 г., Петербург

Уважаемый друг Александр Константинович!

Из готовых и несколько сомнительных вещей у меня есть одна, наименее сомнительная, тщательно сделанная «Сказка о большом Доброхоте». Я ее уже много «присмирял», и присмирил до того, что более уже нельзя. Теперь, мне кажется, она может пройти. Ее я Вам и позволяю себе предложить, с тем условием, чтобы Сергей Емельянович распорядился ее набрать, прислал бы мне корректуру и, по выправке мною корректуры, сделал бы для меня два оттиска, а затем особый оттиск послал бы к цензору: но ни в каком случае не посылал бы ему рукопись, десять раз переписанную и опять сильно поправленную. Я полагаю, что Вы и Сергей Емельянович признаете это мое желание справедливым и удобоисполнимым. Обо всем остальном, вероятно, успеем поговорить после того, когда нам станет известно, что сделает цензор.

Искренно Вас уважающий и любящий

Н. Лесков.

P. S. За рукописью можете прислать, когда Вам угодно, — но только лучше, чтобы она была у меня под рукою до тех пор, пока С. Е. найдет благовременным ее набирать. Пока она у меня, я все-таки от времени до времени к ней возвращаюсь. Она написана довольно трудною манерою и требует ухода в стилистическом отношении.

Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ

12 октября 1890 г., Петербург

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Я получил Ваше письмо о «некоторых словах» и о цензорах, к которым питал и питаю глубокое и искреннее презрение, и говорить о них избегаю. Московские издания, однако, часто приводят меня в соприкосновения, которые мне всегда крайне неприятны. «Слов» нецензурных в сказке моей нет, но, может быть, есть мысли, которые не понравятся той или другой цензурной бестии, — этого я не знаю, но на изменение мыслей согласиться не могу. Письмо Ваше, к сожалению, очень лаконично и неясно показывает дело. На вопрос в такой форме я отвечать Вам не могу. Потрудитесь приказать сделать набор и пришлите мне два экземпляра — один чистый, сделанный полностью с рукописи, а другой с обозначением тех изменений или выпусков, которые Вы пожелаете сделать по требованиям цензурных чиновников. Тогда я буду ясно понимать, о чем идет дело, и тотчас же ясно Вам отвечу, и между нами не будет места ни для каких недоразумений. Без этого же я не могу дать Вам ответа и усердно прошу Вас прислать мне набор; сделанный полностию с рукописи. О том, что неотразимо, — я, разумеется, спорить не стану.

Ваш покорный слуга

Н. Лесков.

Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ

23 октября 1880 г., Петербург

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Я писал Вам, что не получил второго оттиска сказки. На другой день оттиск этот был получен, и я прошу извинить меня, что побеспокоил Вас неосновательно.

Сегодня отправил Вам заказною бандеролью выправленную корректуру. Она довольно помарана, и Вы мне это не вмените в вину… Я никак не могу воздержать себя от поправок и переделок, пока к тому есть какая-нибудь возможность, а типографский набор почему-то всегда обладает свойством обнаруживать в произведении такие недостатки, которых не замечаешь в рукописи, хотя бы и много раз переписанной. Сказка наша теперь, мне кажется, выиграла в своих литературных качествах, и оттиск, который у меня остался, теперь мне уже не удовлетворяет, и я усердно прошу Вас приказать прислать мне один оттиск сказки по исправлении присланной мною сегодня корректуры. Это уже не для поправок, а для меня самого. Пожалуйста, исполните эту мою просьбу.