— Катю?.. Да за что?! — криком вырвалось у Егора.
— Если б знать… — только и мог на это ответить комбриг.
Егор долго молчал, не в силах сообразить, что же с ним происходит. Смысл телеграммы представлялся каким-то страшным бредом. Ведь на мгновенье показалось даже, что кто-то неудачно с ним пошутил. Ведь он совсем ещё недавно видел Катю живой и здоровой, полной новых сил и смелых надежд. Разум просто не воспринимал, что её больше нет. Снова и снова он перечитывал текст извещения, будто не доверяя ему. Руки всё время дрожали и не хватало воздуха, словно он очутился в отсеке погибающей лодки. Смысл телеграммы медленно растворялся в мозгу, вызывая во всём Егоровом естестве нестерпимую боль.
Поняв это состояние, комбриг дал воды. Егор жадно выпил её, стуча зубами о край стакана. Но боль не утихала.
— Когда это… случилось? — еле совладав с собой, спросил Непрядов.
— Почти месяц назад, — сказал Струмкин.
— Так почему же мне сразу об этом не сообщили?!
— А что бы это изменило? Ваша лодка находилась от базы слишком далеко.
— Но я хотя бы знал!
— И тем не менее… Случилось то, что случилось. Всё остальное теперь не так уж важно.
— Её похоронили?
— Да, как и полагается по русскому обычаю — на третий день.
— Где?
— На каком-то местном ленинградском кладбище, — и уточнил,
мотнув головой в сторону. — Более подробно могли бы вам рассказать Колбенев и Обрезков. Я их обоих по такому случаю в Питер отпустил. Они вместо вас присутствовали на отпевании и на похоронах. Только ни того, ни другого в бригаде сейчас нет. Оба в море.
Непрядов подавленно молчал.
— А вы пока отдыхайте, постарайтесь всё как-то осмыслить и прийти в себя, насколько это возможно, — посоветовал комбриг. — Ну, добро?
Егор кивнул. Он попытался было подняться с кресла, но только ноги не слушались его. Сделав невероятное усилие, он всё-таки встал, чувствуя гнетущую тяжесть во всём теле.
— Вы уж простите нас, Егор Степанович, — виновато попросил комбриг, провожая Непрядова до двери. — Но посудите сами: что толку, узнай вы о гибели вашей жены чуть раньше или позже? Ничего уже не возможно ни изменить, ни поправить. На похороны вы бы всё равно не успели. А большое горе, поверьте уж мне, плохой в море советчик, — и добавил с горькой усмешкой. — Такая вот наша моряцкая жизнь, такая вот злая судьба, ни дна б ей ни покрышки…
Непрядов обречённо кивнул, не тая на комбрига обиды. Мельком вспомнилось, что он сам однажды поступал подобным образом, когда распорядился попридержать известие о смерит матери одного из офицеров, находившегося в море. Кого ж теперь было винить и за что?
Никогда ещё путь домой не был Егору таким нескончаемым и трудным. Он медленно брёл по лестнице в гору, спотыкаясь едва не о каждую ступеньку. Первый порыв отчаянья миновал, и на смену ему пришла какая-то всеохватывающая расслабленность. Раскалывалась от боли голова, ломило суставы, дыхание становилось трудным, и сердце сжималось так, словно оно находилось в каких-то безжалостных, грубых тисках. То изнывала Егорова душа и не было спасенья от этой неизбывной муки.
Весь следующий день Егор не выходил из своей квартиры. Не смыкая глаз, валялся на койке и не было сил даже раздеться на ночь. Сон так и не пришёл к нему. Всё ему казалось постылым, ненужным и однообразно серым. Сама жизнь, утратив краски, представлялась пустой и никчёмной. Потому что никогда уже не будет в ней Кати.
Несколько раз настойчиво звонил телефон. Только Егор даже не шевельнулся, чтобы подняться и взять трубку. Наконец, под вечер так забарабанили в дверь, будто её собирались высадить. Егор поднялся и пошёл открывать. В прихожую буквально вломились Обрезков с Колбеневым. Оба небритые, в канадках и сапогах — прямо с моря.
Дружки без лишних слов порывисто обняли Егора. Втроем они на мгновенье замерли, сомкнувшись лбами. Вадим с Кузьмой скорбели, стараясь хоть какую-то часть Егоровой боли взять на себя.
Снова они все вместе сидели за столом под абажуром и почему-то избегали смотреть друг другу в глаза, будто чувствуя за собой какую-то вину. Кузьма вынул было из кармана фляжку со спиртом, но Обрезков сердито махнул на него рукой, мол, не тот случай: горе «шилом» не проткнёшь и ладонью как муху не прогонишь. Ведь прошлый раз, когда они сопереживали за этим же столом, беда у Непрядова оказалась поправимой, а теперь же — безутешное горе. И надо им просто побыть вместе, чтобы Егор не чувствовал бы себя одиноким.
Наконец-то доподлинно узнал Непрядов, что произошло с его женой. Кузьма с Вадимом подробно пересказали ему об этом со слов отца Иллариона. С дедом же им поговорить не удалось, так как он снова слёг и крепко недомогал. Похоже, старик медленно угасал не столько от немощи своей, сколько от сознания безвременной смерти жены своего внука.
А случилось вот что… Как и обещала, Катя по пути в назначенный ей сибирский городок заехала в Укромово Селище, чтобы повидаться с Егоровым дедом, а заодно навестить и свою родню. Она остановилась в доме у Фрола Гавриловича, задержавшись на целых три дня. И дед Егора, и отец Илларион души в Кате не чаяли. Оба нарадоваться не могли, удивляясь чудесному Катиному исцелению от тяжкого недуга. С её появлением будто всё ожило, преобразилось в старом доме. Старики уже и не знали, как говорится, где усадить Катю, чем угостить. С нею им стало светло. А от её добросердечия, ласки и красоты они сами будто на десяток-другой лет помолодели. Так Вадиму с Кузьмой говорил отец Илларион.
А несчастье нагрянуло, как водится, нежданно-негаданно. Однажды ночью зашёлся отчего-то неистовым лаем дворовый пёс Тришка. Все в доме проснулись. Отец Илларион первым вышел на крыльцо поглядеть, отчего так всполошилась «Божья тварь», брехавшая до изнеможения. Ночь была тихой, лунной. И вдруг до слуха его дошёл негромкий, но отчетливо прогудевший под сводами храма постук. Сперва подумалось монаху, что это за нечистая сила там по ночам куролесит?.. Потом увидал, что дверь храма приоткрыта. Но он точно помнил, что ещё с вечера запирал её на замок. И уже не было сомнений, что в храм Божий проникли посторонние.
Их оказалось трое — свиду нездешние, молодые и крепкие пришельцы. Прихватив с собой иконы и кое-какую утварь, они попытались было всё это вынести из церкви, но подоспевший монах загородил им в дверях дорогу.
«Слиняй, хрен старый, пальцем не тронем», — предупредили отца Иллариона. Тот же не дрогнул, готовый к схватке. Но старик был безоружен, а в руках у пришельцев обрез и два ножа.
Катя прибежала в тот самый момент, когда грабители начали теснить старика, стараясь выбраться из храма. Не раздумывая, она кинулась к одному из них, стараясь вырвать из его рук икону Богородицы. Тогда-то и грохнул выстрел…