громадных когтей. Свое царапанье она сопровождала глухим ворчаньем. Своим упорством она все же смогла добиться того, что в берлоге Двуногого началось некое движение и даже послышались голоса.
— Эй, старый! — пихнула в бок локтем Фроловна своего благоверного. — Просыпайся!
— А-а! М-м! — промычал спросонья Митрич в ответ на слова супруги.
— Просыпайся, говорю! — продолжала она настойчивые попытки его растормошить. — Слышишь, кто-то в двери скребется?!
— Да, кто там может скрестись? — все еще в полусне спросил комендант, не желавший выбираться из лап Морфея в эти последние предутренние минуты самого сладкого сна.
— Ай, оглох совсем, на старости?! — не унималась Серафима.
Он, проклиная в душе неугомонную жену, все же нашел в себе силы оторвать голову от мягкой, на гагачьем пуху подушки. Прислушался. Действительно, снаружи кто-то упрямо скреб в двери чем-то твердым и при этом сопел так, будто перетаскивал на горбу рояль по лестнице в доме без лифта. Митрич приподнялся на локтях, тщательно прислушиваясь к звукам доносящимся снаружи.
— И вправду скребутся, — констатировал он неопровержимый факт.
— Хтой-то там, Миш?! — придушенным от страха голосом прошептала Фроловна, натягивая одеяло до подбородка.
— Да, кто может быть-то кроме нашей Потаповны? — произнес Митрич уже окончательно отходя ото сна.
— Ой! — еще больше переполошилась супруга. — Чего она в дом-то ломится?! Что делать-то?! Она же сейчас дверь вышибет!
— Не вышибет, — попробовал он успокоить жену, но уверенности в его голосе не было.
Полковник, щелкнул выключателем, и тут же комната осветилась от ночной лампы, что стояла на тумбочке возле кровати. Кряхтя стал прилаживать протез. Знакомая много лет операция по надеванию протеза заняла не больше минуты. Столько же времени понадобилось и для того, чтобы натянуть штаны на кальсоны. Супруга боялась даже нос высунуть из-под одеяла, однако продолжала свой бубнеж, перемежаемый укоризнами и жалобами.
— Пойду, гляну, зачем она рвется к нам, — проговорил он, не обращая на стенания супружницы.
— Миша, не ходи! Христом Богом молю! — взвыла Фроловна.
— Ты очумела, мать?! — оглянулся он на нее. — С чего ради ей на меня нападать?!
— Оружие-то, хоть какое возьми! — продолжала выть Фроловна. — Не ровен час, хватит тебя по башке!
— Если по башке хватит лапой, то тут уже никакое оружие не спасет, — со знанием дела прокомментировал он советы жены, надевая рубашку. Застегивая на ходу поясной ремень, вышел на крыльцо. Но прежде мельком выглянул все-таки в окошко. Там, в утренних сумерках, можно было разглядеть белую массивную фигуру Марьи Потаповны, которая продолжала царапать дверь, но уже не так настойчиво.
— Ты, мать, внутреннюю дверь запри на крючок, на всякий пожарный, — бросил он жене, выходя в прихожую.
Та шементом, выскочив из-под одеяла, побежала за ним:
— Миш, может не надо выходить?! Кто его знает, что у ней там, в мозгу приключилось?! Ведь съест же и не подавится!
— Конечно, не подавится, — согласился он с ней. — Ты же не подавилась за полста лет. Ладно. Закрывайся там, — не стал он раздувать семейный скандал.
Не дождавшись, пока супруга захлопнет за ним внутреннюю дверь, ведущую в прихожую, он осторожно приоткрыл входную. Медведица уже перестала царапаться, услышав, что на ее призыв отреагировали. Она смирно стояла на крыльце и ждала, когда Двуногий выйдет наружу.
— Ну и чего ты тут хулиганишь, ни свет, ни заря?! — пробурчал комендант на свою беспокойную жиличку.
Медведица сначала легонько ткнулась мордой в его грудь, призывая к вниманию, а затем, отвернув голову в сторону залива даже не зарычала, а завыла как-то жалобно и протяжно, будто силясь поведать о чем-то важном и печальном.
— Да, ты не вой, а толком скажи, что приключилось?! — нетерпеливо стал расспрашивать ее полковник, которому было весьма некомфортно стоять на ветру в одной рубашке.
Видя, что ее призывы ни к чему не привели и Двуногий никак не возьмет в толк, что от него требуется, медведица косолапо сбежала со ступенек вниз и еще раз вытянув морду, в сторону залива завыла надсадно и громко. Тут уж кто угодно поймет невысказанную, но продемонстрированную мысль медведицы об опасности, идущей со стороны моря. Приложив руку ко лбу козырьком, старик долго всматривался в предрассветную мглу, силясь разглядеть хоть что-то. Рядом с ним громко вздыхал и переминался с лапы на лапу дикий зверь. У Митрича не было оснований не доверять чуткому восприятию действительности своей постоялицы, тем более она еще никогда не давала осечки в этом деле. Но, как ни всматривался и как ни вслушивался комендант в сумерки зарождающегося рассвета, ничего увидеть и услышать не смог.
— Обозналась, ты, видать, мамаша, — беззлобно проворчал он, погружая свою заскорузлую руку в густой подшерсток медведицы. — Или сон дурной привиделся, а?
Она прижмурилась и громче засопела, чувствуя ласку Двуногого. Он уже повернулся к дому, чтобы успокоить свою старуху, которая вопреки его приказу уже высунула свой любопытный нос из приоткрытой двери, но тут неожиданно послышался сухой, как удар хлыста щелчок. Митрич резко обернулся всем туловищем назад. Уж кому-кому, но ему-то точно был хорошо известен этот звук. На Севере с его особенной местностью, лишенной естественных поглотителей звуков — лиственных деревьев, любые звуки распространяются на большое расстояние. Выстрел из «макарова» нельзя было спутать ни с чем иным. А вслед за «макаровым» дал о себе знать работяга «калашников», рассыпаясь дробным стуком коротких очередей. Полковнику не составило труда определить, что звуки доносятся со стороны аэродрома.
— Ёпт! — заорал Митрич благим матом, подскакивая на месте. — Началось! В дом! В дом, быстрее! — замахал он руками на супругу, которая тоже уже поняла, что случилось нечто страшное.
Старик опрометью бросился на крылечко, почти сбивая с ног, оторопевшую от происходящего Фроловну. Ураганом он ворвался в дом, кидаясь первым делом к сундуку. Откинув крышку, судорожно стал вышвыривать прямо на пол какие-то тряпки, узлы и прочую мягкую рухлядь бережно хранимую каждой рачительной бабкой. Супруга, ни жива, ни мертва, с бледным лицом и трясущимися губами стояла позади, боясь даже ойкнуть. Он на секунду оглянулся, на стоявшую в одном исподнем жену и грубо схватив ее за руку:
— Че рот раззявила!? Дура! Лезь в сундук!
— М-и-ш-а-а! — завыла она дурным голосом. — Господи! Да, что же это?!
— Лезь, кому грю! — он дернул ее за руку к себе, и уже обхватив обеими руками, стал заталкивать в самодельное убежище.
Она не сопротивлялась, а лишь тонко и жалобно скулила, как побитая ни за что хозяином старая и верная собака. Затолкав кое-как, воющую Фроловну, в сундук, Митрич напоследок мазнул ее губами в дряблую щеку, делая последние наставления:
— Запирайся изнутри и лежи тихо, как мышь! Крышку не открывай до последней возможности!