Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

— Хе-э! — Плотный сгусток слизи вылетает из её глотки, тёмный сгусток переполнившей её ночи. Ударившись в пыль, покрывающую плиты, он шипит. Прожжённая им воронка украшается венчиком золотистой пены. — A вот вам всем, козлы.

Но и этот усиленный приём неэффективен, папочка-padre продвигаются дальше, не замедляя свой шаг — но и не ускоряя. И вот, они ступают по плитам, придвигаясь к середине сцены, где скрещиваются все её диагонали. Надвигаются на неё, накрест сцепив руки — правую одного с левой другого, выставив невидимый объединённый рог. Дождавшись мига, когда этот рог прорывает пространство сцены над центральной её точкой, кордебалет начинает двигаться к ней же. Единообразно, отрепетированно делает первый шаг: от порога цирюльни вниз по переулку.

По этому сигналу она подпрыгивает, сносно выполнив sissonne soubresout с широко разведенными, но не вперёд-назад — вправо-влево, ногами. А приземлившись — несётся вскачь к исходной точке, назад в гостиницу. Ударившись с размаху в противоположный, конечный борт сцены: туда, её качели отшатываются к начальному пределу этого мира, прибежищу всех в нём шатаний: сюда. В этом убежище за кулисами мира только конторка может прервать, ограничить её направленное в ничем не ограниченную даль движение. Она едва не сносит стойку грудью, и та отвечает длительным угрожающим гудением, подобно грозной литавре — преувеличенно громадному тамбурину. Пробуждённая тем же ударом стреляющая боль в груди тоже длится, создавая иллюзию её собственного длящегося движения. Как можно услышать остаточное после удара гудение литавры, так и продлённое это движение можно видеть. Это значит, что конторка не останавливает её вполне: она обегает её, прилегая к её стенке бедром, собственно, перелетает её в grand jete.

Приземлившись по ту сторону борта лодки, она сразу отыскивает там Адамо, хватает его плечи и начинает трясти. Похоже на то, что этого-то она и искала в своих скитаниях. Их слившиеся в одно тела охватывает двойная дрожь, мелкая и крупная. Различные части этого единого тела пробуют исполнить маленькие и большие па, в зависимости от их возможностей. Гуд этой дрожи и фигуры попыток тоже можно услышать и увидеть. Похоже, это и есть всё, что можно услышать и увидеть в конце скитаний, всё, что можно в скитаниях найти: их же начало.

— Чья это там машина у комиссариата? — стряхивает она пыльцу c тёмно-красной своей индюшиной бородки. — Говори! Кто-то из центрального руководства этой вашей полиции, или ваши мальчики… с Сицилии? Ну конечно, у вас полно родственничков на всех островах Средиземноморья, есть кому поручить разбить машину, обокрасть… Пристрелить меня моим же пистолетом, да-да!

— Тебе лучше знать, кто это приехал, — бормочет он.

— Да? Пхэ, отлично: они меня и прихватят отсюда, кто б это ни был. А твои карабинеры перепились до ручки, вон обоссали всю площадь! Все вы тут ссыте под самих себя, конечно, всё по-семейному, чего там. Одна семейка: полиция, муниципалитет, церковь… С кем там под ручку разгуливает твой padre, говори! Не сам ли папа примчался из Ватикана к нему на помощь?

— Это верно, ссут они повсюду, — соглашается Адамо. — Наверное, их за это и арестовали, полчаса назад. Чего дёргаешься, разве не по твоей наводке, разве не туда ты так спешила? Опоздала на свидание со своими, да? Так вот, нагрянули ваши — и фью-ю, наших нет. А один из ваших сейчас сидит в церкви, допрашивает падре. Так что кончай свой шпионский театр. И открыто присоединяйся к своему коллеге.

— Это верно, пора кончать, — соглашается и она, но только чтобы приглушить сосание у себя под ложечкой. Чтобы засосало от страха не у неё, а у этого мошенника, хитростью выманившего ключи от её «Фиесты». — Наши обложили весь ваш вонючий горoдишко. Ни одна мышь не выскочит из мышеловки, всех выведут на чистую воду. Тебя это тоже касается, понял? Поэтому ты сейчас же отдашь ключи от моей машины, понял?

Похоже, этот повторяющийся мотивчик, да и повтор выплеванного вместе с брызгами слюны словечка, этот выстрел дуплетом, и впрямь пугает его. А если нет, если не пугает сам канонический двойной мотивчик — напугает его неканоническое, но вполне подходящее ему сопровождение: чёрная полость раззявленного рта с шевелящимися в его недрах багровыми складками. Выкрики фурии могут быть и потешными, это правда, по крайней мере становятся потешными, когда они смолкают. Но маска фурии не может быть потешной никогда, ибо непреходяща, она отлита навечно, а над вечностью не посмеёшься. Маска прочна и не подвержена переменам, не подвержена судьбе. Хотя давление на неё продолжается, и давление изнутри так велико, что часть пламенного внутреннего вырывается наружу.

Дух внутреннего щекочет ей ноздри, и она фыркает, и из ноздрей маски вырываются клубы пламени. В верхних прорезях маски ворочаются налитые кровью выпученные глаза. Под её неплотно прилегающими краями, в проеденных активизированными кислотами язвах сверкает покрытая слизью новорождённая кожа. Совсем свежая, она испускает едкие пары. Старая кожа свисает лохмотьями, подобными развившимся пеленам восставшей мумии. Лохмотья шелестят.

Вокруг всего её тела колеблется нимб воздушных струй, но особенно интенсивно — вокруг темени, будто рой мотыльков вьётся вокруг её головы венком, взбивая крылышками пенный воздух. Тело её раскалено сильней, чем среда, в которую оно погружено. Разница температур порождает ровно дующий ветер, исходящий во все стороны от её тела — к другим телам. К телу Адамо, например. Конечно же он пугается, как тут не испугаться, безропотно отдаёт требуемое.

Во всяком случае, он протягивает ключи ей. Она жадно хватает добычу и тянет к себе, но безуспешно: он ещё крепче сжимает пальцы. Она пытается оторвать их, один за другим, потом охватывает всю кисть и выворачивает её, уже не столько ради добычи — сколько для того, чтобы причинить боль. Он и сейчас не уступает, и приложенные с обеих сторон усилия притягивают их тела друг к другу. Исход схватки за ключи неотличим от заключительного объятия смешанного, женско-мужского дуэта, ради такого заключения и исполняющего своё adagio. Адамо подтверждает тождество взятого оттуда положения с этим, примирительно обнимая свободной рукой её плечи:

— Всё равно тебе нельзя ехать, уплатила ты или нет. Исправна твоя машина или нет. Послушай, это ведь ещё не всё, не кризис… Что, если сам кризис застигнет тебя в дороге? Нет уж, пусть это случится тут. По меньшей мере, есть хоть какое-то убежище.

Без сомнения, он называет убежищем ловушку, в которую ловко заманил свою жертву. Львица не выскочит из неё, не то что мышь. Лапы капкана крепко обхватили жертву со всех сторон: скрещенные на её спине руки Адамо с одной стороны, и притиснутая к её груди его грудь — с другой.

— Опять твоя дурацкая метафизика? — ворчит она, надув губы. Они внезапно трескаются, из трещин наружу выступают золотистые капли. Она слизывает их. Не хочешь меня отпускать, скажи прямо: вот, мол, почему. Откровенно: вот, мол, мои настоящие мотивы. А кризис, которым ты прикрываешь их… Ладно, пусть кризис. Но он уже позади, мне лучше знать. Вот сейчас соберу вещички, которые ты ещё не успел украсть и…

Прервав фразу на середине, она огорашивает охотника на неё неожиданностью применённого приёма, и успешно вырывается из ловушки: ударом зонтичного рычага разведя лапы капкана, вскакивает, и в три прыжка оказывается у лестницы, ведущей наверх, к комнатам. Обескураженный охотник пытается перехватить её, но опаздывает и хватает лишь воздух. Вместо неё — только порыв исходящего от неё комковатого ветра. Один такой сгущённый комок ударяет ему в лицо. Тонкие волосы на его черепе встают дыбом.

— Стой! — кричит он вслед ей, и уплотнённый выделениями её тела ветер запихивает крик обратно в его рот. — Я позову твоего коллегу сюда, хочешь? Этого твоего дружка…

Обращение не к причинам, а к её желанию, к мотивам, тоже срабатывает успешно. Она приостанавливается на первой ступеньке лестницы, балансируя на пальцах правой ноги. Левая уже отoрвалась от пола, уже занесена над второй ступенькой, но ещё на неё не опустилась. В этой неустойчивой позе её потихоньку склоняет назад, она зависает под углом в 45 градусов… И вот, её уже несёт в обратную сторону, в полном безветрии холла — но по истекающему из неё самой ветру события.

Этот ветер доносит её до конторки и снова швыряет на неё грудью. От удара дыхание замирает совсем, даже и в трахее, диафрагма прекращает свои бесполезные конвульсии. Она хватается обеими руками за свою глотку, но не выпуская из них зонтик. Плотно прижатый к щеке, плечу и груди, он образует единый стержень и помогает держать апломб. Адамо по-своему использует эту позу, схватывает нацеленные в него её локти, снова вводит в лодку и принудительно усаживает её на стул. Затем, не ослабляя своего захвата, он сам усаживается на соседний, поставленный очень близко, так что колени партнёров по дуэту соприкасаются. Инерция этого движения пригибает его к её коленям. Он прижимается к ним грудью, упирается теменем в её живот, собственно, оказывается на коленях у ней.