Читать интересную книгу Зрелые годы короля Генриха IV - Генрих Манн

Он думал об этом как в чаду. Другие размышляли о том же спокойно. Две дамы, несколько в стороне от толпы, шептались между собой.

Принцесса де Конти:

— Как она бледна! Надо бы принцессе Оранской крепче поддерживать ее, прямо страшно, что она упадет.

Принцесса де Конде из дома Бурбонов:

— Есть кое-что и пострашнее. Только бы счастье моего кузена оказалось прочным. Для такой женитьбы ему надо быть по-настоящему великим.

Принцесса де Конти:

— Разве он и теперь уже недостаточно велик, чтобы всем нам бросать вызов? Его возлюбленная шлюха появляется перед всем двором между двумя протестантками. Должно быть, она и сама протестантка, иначе она понимала бы, что ей грозит, и заранее упала бы в обморок.

Принцесса де Конде:

— Она и в самом деле бледна. Но причиной ее бледности может быть в такой же мере гордость, как и страх. Если при дворе есть безупречная женщина, то это принцесса Оранская. Она же хорошо отзывается о Габриели д’Эстре, о ее новоявленной добродетели, постоянстве в любви, которое будто бы делает ее достойной стать королевой.

— Тем хуже для ее безопасности, — заключила первая дама, и вторая согласилась с ней.

Рукоплескания, восторженные клики — между тем некий господин, недавно представленный ко двору, вдруг оказался выше всех, ибо стоял на стуле.

— Я, верно, ошибаюсь! — бросил этот самый господин де Бассомпьер[66] вниз, в сутолоку. — То, что я вижу, не может быть действительностью, или кому-то недолго осталось жить.

Снизу раздался вопрос:

— На ком же вы ставите крест?

— Это совершенно ясно, — отвечал господин, стоявший на стуле. — Король должен жить. Как ни жалко эту прекрасную женщину, но иначе нож поразил бы его.

Мадам де Сагони, снизу:

— Вы, бедняга, здесь новичок и не знаете, что наше ближайшее будущее находится под знаком Венеры.

В толпе очутились и министры Вильруа и Рони. Каждый из них старался протиснуться к самой стене, там они встретились.

— Кого я вижу, любезный друг!

— Кого я вижу!

— Мне кажется, мы сходимся на том, что этого события лучше бы не видеть, — сказал министр иностранных дел, которого министр финансов знал как изменника. Почему Рони и возразил:

— Едва ли стоит обращать внимание на происходящее. Мадридскому двору знать об этом бесполезно. То, что здесь совершается, не имеет завтрашнего дня. Король сам обо всем позабудет, как только ему понадобятся деньги. Лишь глупцы при этом дворе могут сомневаться, кто сильнее — его государственный казначей или его возлюбленная. Галиматья, к чему убийство и смерть, если казна бьет вернее топора.

После этого господин де Рони позволил толпе оттеснить себя от господина де Вильруа, которого знал как изменника. Его слова, безразлично, в какой мере сам он верил им, были высказаны с целью оградить жизнь Габриели. Он ее не любил и не был сострадателен. Тем больше была его заслуга, и хотя никто лучше его не охватывал многотрудных начинаний этой великой власти во всем их объеме, все же для господина де Рони эта власть олицетворялась тремя именами: король, я и герцогиня де Бофор. Но женщина эта никогда не добьется более высокого положения и титула; уж об этом он позаботится.

Габриель чуть не целую вечность противостояла двору и своей славе — по часам это были лишь минуты. Она с облегчением вздохнула, когда ее возлюбленный повелитель взял ее за руку и провел по зале. Толпа тотчас пришла в движение, дамы и кавалеры становились шпалерами по пути его величества, чтобы удостоиться разговора. Они смотрели на губы короля, но не меньше смотрели и на прелестный рот его повелительницы, ибо король вел ее на поднятой руке перед собой. Широкий и плоский обруч ее юбки давал ему повод пропускать ее вперед, преподносить как свое сокровище, что он и делал неукоснительно. При этом у него было лицо истинного государя, — непреклонное, как отметили все.

А потому Габриель встречала на своем пути выражение одной лишь преданности. На ее щеках вновь заиграли прежние краски. Вместо короля она сама заговаривала с придворными. Оттого что кончики ее пальцев касались его руки, присутствие духа вернулось к ней, и говорила она то, что требовалось. Мимо первых она прошла еще молча. Перед господином де Санси[67], генерал-полковником швейцарцев, она остановилась.

— Господин де Санси, король и я решили совершить путешествие в Бретань. Я разрешаю вам сопровождать вас.

То же самое повторила она и некоторым другим, особенно герцогу Бульонскому, который нашел уместным предать забвению свое предательство при Амьене. Посему он отнесся с глубоким почтением к тому, что дама, которой он тогда предлагал деньги, теперь не приглашает его, а приказывает ему ехать.

К концу своего следования Габриель столкнулась лицом к лицу с господином де Рони. Оба рослые и белокурые, кожа и глаза родственных оттенков: брат и сестра, если угодно. Но никому это не было угодно, не было угодно зрителям, ибо они привыкли к тому, что д’Эстре пленительна, а каменный человек всех отталкивает. Но меньше всех сами они настаивали на своем сродстве. Габриель выше подняла голову, она сказала высокомернее, нежели любому из предыдущих:

— Вам придется покинуть свой арсенал и отправиться в моей свите, господин де Рони.

Он весь вспыхнул, голос у него пресекся, наконец ему удалось выдавить из себя:

— Я жду приказаний моего государя.

— Герцогиня просит вас сопровождать ее, — сказал Генрих, и кончики его пальцев пояснили красавице, что она должна это повторить.

Так она и сделала. Но было уже поздно.

Великий договор

Путешествие короля в его провинцию Бретань сошло мирно, хотя он вел за собой двенадцать тысяч пехотинцев, не считая лошадей и орудий. Такой эскорт, слишком внушительный для простого посещения, был ему предложен его начальником артиллерии. Своему Рони Генрих предоставил высказать то, что понимал сам, но в чем не хотел сознаться: без вооруженной угрозы он все еще не мог бы овладеть своей провинцией. Другое обстоятельство не было им предусмотрено: необходимость выступить как можно скорее. Господин де Рони настаивал на этом, приводя веский довод, что герцог де Меркер бросит свои увертки и уловки лишь в том случае, если его застигнут врасплох.

Это был довод, который Рони выставлял. А невыставленный касался бесценной повелительницы, которая не могла ехать в назначенный день — ожидаемый ребенок очень ее изнурял. Нет, господин де Рони не поедет в ее свите, как она желала. Он выступил, а она была прикована к постели. Спустя три дня она выехала следом за всеми. Когда Габриель, неспешно продвигаясь вперед, достигла наконец города Анжера. Генрих со своим большим эскортом был уже далеко впереди. Куда бы он ни приближался, города его провинции Бретани отворяли ему ворота, и со всего полуострова, который врезается в море, спешно съезжались дворяне приветствовать короля. Господин де Меркер на своих скалах все-таки переоценил мощь неукротимого моря. Король Генрих извлек его из его крепости бурь, сейчас весна, и они свирепствуют свыше обычной меры; повелитель бурь, который стал благодаря им чудаком, вынужден тем не менее пожаловать на сушу, где вскоре у него отнимут львиную долю могущества и вынудят заключить договор.

Это не особый договор об уступке им власти; наоборот, возвращение королю большой провинции как бы случайно включено в другой договор, который считается более важным, — в брачный договор. Дочь герцога и герцогини де Меркер должна выйти замуж за Цезаря Вандомского, сына короля Франции и госпожи Габриели д’Эстре. Вот что считается главным, если не для всех, то, во всяком случае, для Габриели. Потому-то ее сердце так радостно билось в ожидании этой поездки. Задержки и препятствия ожесточают ее, доводя до поступков, совершенно ей не свойственных, — кто мог бы ждать их от ничем невозмутимой красоты?

Герцогиня де Меркер, Мария Люксембургская из рода Пентьевр, эта важная дама считала какую-то д’Эстре много ниже себя по рангу. Если бы сын Цезарь не был даже плодом двойного прелюбодеяния, она все равно презирала бы союз, который ее заставляли заключить. Французский король, собственными силами, с большим трудом проложивший себе путь к престолу, представлялся ей нежелательным родственником. И кто поручится за его будущее и за его наследование? Все это поспешат оспорить, если нож наконец попадет в цель. И тогда придется терпеть зятем его незаконнорожденного сына. Мадам де Меркер, созданная для интриг, плела их во множестве, и притом крайне зловредные. Габриель решила положить этому конец. Когда герцогиня приблизилась к Анжеру, с целью создать лишь новую проволочку, Габриель приказала запереть все ворота. Важная дама была вынуждена повернуть обратно и терпеливо сносить унижение, пока вернется король и походатайствует о милостивом приеме. Ибо здесь дело идет о милости, это порой понимаешь лишь тогда, когда перед тобой захлопываются ворота.