Эта религия, замешанная на обмене добрыми услугами, на доказательствах уважения и хитростях, достойных укротителя льва, не имеет ничего общего с любовью, которая воспламеняет души некоторых христианских святых, и еще меньше со страстными порывами — так быстро трансформирующимися в чувственность — присущими определенным бхакти Индии.
Сформировавшись в подобной среде, возвысившись над ней, но сохраняя в себе черты, которые она оставила в его натуре, тибетец, склонный к созерцательности, не уступает сентиментальному импульсу, когда оставляет общество людей и уединяется в пустыне. Еще в меньшей степени он полагает, что жертвует чем-то, совершая подобный шаг.
В отличие от человека Запада, который нередко уходит в монастырь, мучительно разорвав свои самые глубокие привязанности, с заплаканным лицом, мучительно отрывая себя от того, что он все еще определяет как «блага» этого мира, тибетский отшельник, как и индусский саньясин, рассматривает отказ от мира как счастливое избавление.
Буддистские тексты содержат множество пассажей, описывающих подобные настроения:
«Домашняя жизнь — строгое рабство, свобода заключается в оставлении дома».
«В глазах Татхагат [7] блеск короля — не больше чем плевок или пятнышко пыли».
«Одинокие деревья полны очарования. Те, кто освобожден, восхищаются тем, что не привлекает толпу».
Никакой «экстаз» не ждет трезвого мыслителя в его отшельнической хижине или пещере, среди необъятного тибетского одиночества. Он сам может погрузить себя в экстаз. Внимание к своим мыслям в процессе самоанализа будет держать его в состоянии внимательной неподвижности, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, отбрасывая собственное функционирование по мере того, как оно обнаруживает свою недостоверность, пока наконец не наступит время, когда любое умозаключение [8] прекратится и заменится прямым восприятием.
Тогда бури, возникшие из-за теорий, созданных мыслями и предположениями, успокаиваются, океан сознания становится спокойным и гладким, без единой морщинки на ровной зеркальной поверхности. В этом безупречно гладком зеркале все отображается без малейшего искажения [9], и это — отправная точка ряда состояний, которые не происходят ни в обычном, ни в бессознательном состоянии. Это — вход в сферу, отличную от той, в которой мы обычно находимся, и следовательно, после некоторого числа оговорок относительно значения термина, мы можем говорить о тибетской «мистике».
Вне зависимости от их цели, самая поразительная особенность тибетских мистиков — их смелость и исключительно нетерпеливое желание попробовать свои силы в преодолении духовных препятствий или тайных противников. Похоже, что их поддерживает дух приключений и, если можно воспользоваться этим термином, я хотела бы называть их «духовными спортсменами».
Действительно, это странное название подходит им лучше, чем какое-либо другое. О какой бы ветви мистицизма ни шла речь, этот путь трудный и рискованный. Спортивный азарт, с которым они воспринимают эту борьбу, отнюдь не является обычным религиозным рвением и по этой причине заслуживает нашего внимания.
Однако было бы ошибочно считать героем каждого из тех, кто желает стать учеником гьюд-лама [10] и жаждет его дамнгага [11].
Среди кандидатов на предварительные посвящения особо оригинальные или чем-то выдающиеся люди составляют подавляющее меньшинство; большинство из них — простые монахи. Многие из них, прежде чем пожелать прикоснуться к более сложным этапам тайного учения, даже не пытались обучаться в монашеских школах.
Причиной этого пренебрежения может быть априорная нехватка веры в ценность этой официальной науки; однако весьма возможно, что большая часть тех, кто отвернулся от нее, сочла регулярное изучение книг просто слишком трудным.
В основе поведения многих налджорпа [12] лежит инстинктивное стремление к созерцанию и медитации, а также к безвольному подражанию примерам других людей.
Человек думает только об «исполнении религии» [13], как это называют тибетцы, совершенно не понимая, куда может привести его путь, на который он вступил.
Но тот, кто был таким глупцом в начале своей мистической карьеры, не осужден оставаться таким всегда. На «Кратком пути» нередко случаются неожиданные чудеса [14]. Здесь слепой человек становится ясновидцем, а ясновидец теряет свое зрение. Ученики с вялым интеллектом иногда становятся дальновидными исследователями, тогда как блестящие интеллекты опускаются в пучину унылого оцепенения.
Удивительна огромная скорость, с которой изменяются ментальные, моральные и даже физические данные человека. Но это не нарушает невозмутимость тибетских мистиков. Они утверждают, что семена, из которых взрастают эти совершенно неожиданные преобразования, есть во всех людях, и до момента преобразования у них просто не было условий, благоприятных для роста и плодоношения.
Посвященный, после мистического посвящения, должен с самого начала взрастить в себе проницательность и способность к спокойному и беспристрастному созерцанию [15]. Он будет способен обрести мастерство согласно естественным склонностям и мимолетным устремлениям. Не нужно никаких обычных навыков, чтобы успешно следовать по пути довольно рискованного обучения, которому подвергаются некоторые ученики, состоящего в глубоком переживании самых различных страстей. Речь идет о том, чтобы войти в огонь и не обжечься. Крайне необычны тесты, которые ученики выполняют по совету своего духовного наставника или побуждаемые желанием доказать свои возможности, и результат их — почти невероятные возможности управления собой, особенно в том, что касается плотских инстинктов.
Ученику также рекомендуют наблюдать за действиями, которые он совершает, за пробуждением в себе мыслей и ощущений, соблазнов и отвращений, пытаться обнаружить их причины, затем причины этих причин и так далее.
Медитация, напротив, может привести к цепочке последствий, допускающих последующие материальные или ментальные действия.
На основании всего этого легко заметить, что тайными или мистическими методами ламаисты на самом деле называют позитивный психический тренинг. На самом деле они рассматривают спасение не как дар божества, а скорее как трудное завоевание. Средство достижения спасения они расценивают скорее как науку.