Иногда мне кажется, что при общении с людьми вроде вас было бы намного легче, будь это видно. Если бы у нас не росли волосы, была зеленая кожа или только один глаз. Потому что тогда вы бы, вероятно, отнеслись к этому серьезно.
– Мы бы здесь не сидели, умник, будь у тебя всего один глаз. Тогда ты бы вряд ли встречался с моей дочерью, мм?
Мне не удается сдержать смех, хотя на самом деле это печально. Он так чертовски плохо знает Билли.
– Встречался бы. Можете мне поверить.
БИЛЛИ
– Он не должен этого делать. – В комнате Лоры, кроме стула за письменным столом, больше некуда сесть. Как-то странно садиться к ней на кровать. Как будто я слишком быстро и слишком глубоко вошла в ее личную зону. Практически вторглась.
Сама она тоже выглядит немного шокированной этим обстоятельством.
Было дурацкой идеей приглашать сюда моего отца. Нельзя ведь прятаться за семьей Седрика, пока они сражаются вместо меня. Воцарившаяся в гостиной тишина тревожит меня еще сильнее, чем могли бы нервировать громкие крики.
– Я даже не знаю, что он наговорит Седрику. – Знаю только, что это будут жестокие слова. Жестокие и гнусные.
Лора садится рядом со мной, и матрас прогибается, из-за чего я непреднамеренно соскальзываю еще ближе к ней.
– Позволь ему это сделать. Ради тебя. И ради себя самого.
Я в недоумении смотрю на мать Седрика.
От ее улыбки веет грустью.
– Мой бывший муж очень похож на твоего отца.
Не могу себе представить. Совсем не могу. Лора – полная противоположность моего папы, и я не вижу эту сильную красивую женщину с кем-то вроде него.
– Не настолько шумный и вспыльчивый, – поспешно добавляет она. – Но у Карла с его спокойной манерой поведения была та же проблема. Они оба неспособны понять, что чувства – очень индивидуальная вещь. Свои Карл воспринимает. Но чужие – уже нет. И до него до сих пор не дошло, что душа может болеть так же, как и тело, пусть это и нельзя доказать с помощью рентгеновских снимков или анализа крови.
Я прикусываю губу. Поэтому Седрик так мало говорил о своем приемном отце? Потому что тот никогда его не понимал?
– Сейчас Седрик наверстывает то, чего не мог сделать в детстве и чего был лишен в дальнейшем, потому что Карл перестал поддерживать с нами связь. Дай ему этот шанс. Возможно, он и сам не осознает, но для него это важно. В данный момент он защищает не тебя, а маленького мальчика, которым когда-то был.
Поднявшись, она берет одну из фоторамок, которые стоят на поперечных балках, и передает ее мне. А я чуть ли не вздрагиваю, поскольку совершенно не ожидала такое увидеть. Маленькая версия Седрика сидит в глубоком старомодном кресле в цветочек. Значит, у него всегда были такие синие глаза. Темные, почти черные волосы доходят ему до шеи и превращаются там в несколько забавных завитушек. На руках он держит туго запеленатого младенца. Под белой шапочкой, покрывающей крошечную головку, по темной коже я узнаю Эмили. Что меня больше всего удивляет, даже поражает, так это лицо Седрика. Он так широко и радостно улыбается, что эмоции отрываются от фотографии, проносятся сквозь шестнадцать лет и ударяют меня прямо в сердце.
– Тут ему восемь, – поясняет Лора с любовью в голосе. – Эмили находилась у нас всего несколько дней, и он был самым гордым старшим братом на свете, потому что у него на руках она иногда переставала плакать.
– Он выглядит таким невероятно счастливым.
Лора вновь садится ко мне и рассматривает снимок. Однако улыбка исчезает с ее лица.
– Он всегда выглядел таким счастливым. И делал счастливыми всех вокруг. Тогда он буквально излучал счастье. Где бы он ни появился, взрослые начинали улыбаться, а дети – смеяться. Но он… – Она осекается. – Я так долго думала, что же мне казалось в нем странным. И в конце концов смогла подобрать слова. У него как будто отсутствовала внешняя мембрана, которая не давала бы счастью вытекать из него в слишком больших количествах, понимаешь? Он так щедро делился этим счастьем… однако к вечеру становился абсолютно измученным, усталым, опустошенным и словно… переставал быть ребенком. В детстве он делал мир немножко лучше. Наш мир. Наверное, неосознанно, из страха, что мы тоже его не захотим, как его биологическая мать. Или как мой бывший муж. Седрик всегда знал, что Карл переоценил себя. От меня он узнал, что папа уйдет, и испробовал все, чтобы этому помешать. Возможно, в глубине души он считал, что обязан отдать миру всю свою радость, чтобы самому быть желанным и любимым. Но миру нечего было дать ему взамен, ничто не могло сделать его счастливым. Когда я впервые озвучила предположение, что у него может быть депрессия, все назвали меня чокнутой. «Только не Седди – он же целый день смеется и светится!» – Лора пожимает плечами. – Лучше бы я тогда прислушивалась к своей интуиции, а не к тем, кто меня поучал. Это сделало бы все гораздо проще.
Мне никак не удается отвести взгляд от фото. А если сегодня все по-прежнему так, как рассказывает Лора? У него до сих пор отсутствует та мембрана? Он до сих пор думает, что должен отдать все, чтобы его любили?
– Я боюсь за него. – Боюсь себя самой. – Кажется, я теряю рассудок. Чем это обернется для него?
– Ах, Билли. – Лора гладит меня по спине. Я слушаю ее голос, но дальше воцаряется тишина, и мне мучительно не хватает слов.
– Он думает, это просто рецидив.
Ладонь Лоры замирает у меня между лопатками.
– А это не так? Ты уже давно опять…
Я лихорадочно мотаю головой.
– Нет. Но… я не знаю, что сделала. Это не воспоминание – его просто нет. Как я могу снова быть уверена, что делала и чего не делала, раз… раз теперь у меня такие провалы?
– Наверняка этого больше не повторится.
– А если все-таки повторится? Если повторится, а я не замечу? И вместо этого навлеку проблемы на своих друзей? Эмили сегодня так перепугалась. А я… я сама действительно на секунду задумалась, не могла ли это быть она. Я ведь больше никогда не смогу опять себе доверять.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Лора подозрительно бесцветным голосом и слегка отодвигается, чтобы лучше меня видеть. – Почему Эмили?..
Она не в курсе. Лицо начинает покалывать, я буквально чувствую, как со щек сходит вся краска. Эмили ей не рассказала.
– Я… судя по всему, подсунула