и запретил думать о другом. Но, муж безмолвствовал, не оставлял одну, и не давал даже на секунду погрузится на дно тоски и мук совести. В разгар зажигательного карнавала в Рио-де-Жанейро, она написали тушью серию черно-белых графических этюдов, назвав: "Ипохондрия".
Лина растворялась в окружающей красоте, изменчивых настроениях моря, словно списанного с картин Айвазовского и млела от знойных венецианских этюдов, иллюстрирующих полотна Феликса Зима. Задыхаясь эмоциями и впечатлениями, она теряла голову, и отчаянно веселились. Она влюбилась в ночные клубы Италии, куда водил ее Ян. Со смешенным чувством удовлетворения, она испытывала до утра перегруз звука, хаотичных движений, дикой пляски огней. А после, без угрызений совести, поздно завтракала в номере и дегустировала в кровати тончайшие сыры и вино. Олсен наполнил деятельностью каждую минуту, словно движущая сила жизни, толкал вперёд, не давал грустить или думать о чём-то не связанным с летом, нарядами, праздником и весельем.
Бесконечная всеобъемлющая забота! Муж оберегал ее, словно музейный экспонат. Именно так, Лине представлялись их отношения: безделушка на пьедестале, чья ценность безбожно преувеличенна. Дни-дни-дни... они походили на сновидения или сильный наркоз. Глубокой ночью, возвращаясь с очередного светского приема или вечеринки, Лина падала от усталости и проваливалась в беспробудный сон, чтобы утром начать все заново. Нескончаемый "День сурка"...
Но Лина привязывалась к мужу. Восхищалась его пристрастием к спорту. Он открыл для нее поло – грациозную королевскую игру. Ян с удовольствием принимал участие в любительских турнирах. Лина любовалась красивой посадкой мужа в седле, гордым разворотом плеч и уверенными движениями бамбуковой клюшкой, посылающей мяч точно в цель. Она же не продвинулась в игре, далее обожания красивых животных и бесконечных воплощений их на бумаге и холсте. Она не чувствовала под собой лошадь, не могла слиться с ней в целое, боялась причинить боль и неловко замирала бревном, рискуя свалиться. Из нее не выходил даже плохенький жокей. Выбор красивой шляпки доставлял больше удовольствия и занимал больше времени, чем участие Лины в игре. С тонкой английской иронией и врожденным тактом Ян беззлобно подтрунивал над ее неумелостью. Он умел заразительно смеяться. И перестав переживать, и мучатся, Лина окончательно завязала с поло. Она переместилась на трибуну, откуда любовалась изумрудным бескрайним полем, расположенным в провинции Барселоны, и виртуозным поединком команд.
Она полюбила непринужденные чуть резковатые манеры мужа, растянутые гласные, медлительную речь и невероятно зоркий, активный ум, который скрывался под ленивыми веками. Они много беседовали. В основном, говорил Ян, а Лина выступала лишь благодарным слушателем. Он говорил о Сократе и Пифагоре, Ницше и метафизике, логике и гипотезах, природе человеческих поступков, политике, религиях и войнах. Открывал иное толкование событий, о котором она не задумывалась. Иногда, муж заставлял ее высказывать мнение. Отстаивать его. Не давал сдаться на милость его аргументов, а потом нещадно разбивал ее теории. Лина краснела, понимая собственную ограниченность, и слушала мужа еще жаднее и внимательнее, проникаясь его широтой мысли и безграничность взглядов. И тогда, ей казалось, она выздоравливает, разрушительный дух покидал мысли, рассудок очищался. Она обретала свободу, была вольна выбирать. Так казалось, до наступления вечера. Потом все менялась...
Как ни старалась, Лина не могла прогнать из супружеской спальни третьего. Оставаясь с Яном наедине, она боролась с тенью, отгоняла воспоминания. Широко открытыми глазами внимательно следила за каждым движением мужа, чтобы не забыться другим. Но, деликатная заботливость ласкающих рук и не оставляла надежды забыться. Тело жестко напоминало: порезанные струнами, шершавые пальцы Берри могут быть разными – дерзкими, бесстыжими и отчуждёнными, но никогда заботливыми и ласковыми. Лина ненавидела ночи и ненавидела себя. Всеми силами она пыталась зажечься страстью к мужу, по достоинству оценивая привлекательность большого крепкого мужчины, сумевшего сохранить юношескую стройность и пыл. Она пыталась выдрать из сердца вросший корнями образ, как могла искажая, принижая его. Вспоминала все доставленные им мучения, оскорбления и обиды, но ничего не менялось. Пустая борьба с призраком.
Теперь, Лина до глубины души была признательна мужу за то, что он молчит, и никогда не заговаривает об ее странном поведении. Ни разу, Ян не дал понять, что замечает её холодность, безучастность, неуместное стеснение. Не спрашивал, отчего по утрам у неё опухшие глаза. Почему остатки ночи она проводит, вглядываясь в темное окно или читая книгу в другой комнате. Презирая собственную никчемность, Лина восхищалась сдержанностью мужа и искала способ стать его достойной. Она искренне надеялась на время. Время – то, что их связывает. Время – то, что у них общего. Все, рано или поздно, выправится.
На пятый день пребывания в Мадриде, когда Лина еще завтракала в постели, Ян вошел в комнату и положил на поднос два билета на воскресную корриду. Чашка с чаем, слегка звякнула о блюдце, когда Лина медленно опустила руку. Она не выносила вид крови: красный цвет давно символизировал всевозможный вид насилия. Участие в подобном зрелище – добровольная экскурсии на скотобойню, казалось, она уже слышит пронзительный визг. Подняв голову, Лина посмотрела на мужа и лучезарно улыбнулась:
– Великолепная идея! Что мне надеть?
Арену Лас-Вентас заполнили тысячи туристов. Тяжёлый солоноватый воздух кипел, обдирал лёгкие и давил на грудь. Лина поправила соломенную шляпу, тщетно спасаясь от послеполуденного солнца. Раскалённые лучи прожигали затылок. Но тореадор, изящный, словно танцор фламенко, не замечал жары, исполняя сложный пирует: молниеносно обернувшись, он взмахнул красным полотном и поманил раззадоренного ранами быка. Россыпь камней на коротком жакете, вспыхнула светом, окутав стройную фигуру смельчака изумрудным сиянием. Одним длинным пластичным движением тореадор оказался за спиной взбешенного соперника. Переполненное смертельной яростью животное по инерции пробежало по арене, развернулось и, опустив голову, бесстрашно ринулось вперед. Разгорячённые запахом крови, зрители вскочили с мест. Сражение приближалось к развязке.
На неуловимую долю секунды, Лина поддалась великолепию мгновения. Красота животного и человека, заворожила совершенством всех линий, собранных воедино в жуткой постановочной картине. Но эйфория уже исчезла, и подкатила тошнота. Лина отвернулась, прикрыла глаза под тёмными очками. Кусая губы, она старалась держать непроницаемое лицо и не портить мужу удовольствие, выдержав корриду до конца. Но, Яна не интересовало зрелище. Он склонился над разложенной на коленях картой и продумывал новый маршрут путешествия. Заглянув через широкое плечо, Лина проследила направление за указанным пальцем и вскрикнув от восторга:
– Толедо!
Да! Они отправятся в старинный город! Осмотрят музей Эль Греко, недавно пополненный двумя отреставрированными картинами двух испанских святых. Прошлым вечером, за ужином, Лина читала свежий выпуск художественно альманаха и случайно обмолвилась о ценных найдёнышах – неизвестных ранее работах художника, и вот, завтра они