Тут все поразительно: и представление о поэзии, как о развлечении, и эти гигантские золотые статуи, торчащие повсюду, и тряпка как орудие производства в будущем светлом мире (уж действительно — минимум техники!), и метод перевоспитания при помощи все той же неистребимой тряпки, и стиль повествования («Город дворцов, башен и куполов в нежной дымке реки, похожий на головокружительную мечту», «Костел… темнел здесь, как неповрежденный гигантский кристалл, очищенный от наносов готических веков», и тому подобное). Но так же примерно выглядят и другие новеллы, составляющие эту утопию, В одной из них речь идет о юноше, который влюбился в девушку и из-за этого отказался лететь в космос (его перевоспитали и он полетел); в другой рассказывается о том, как у одного американца проснулись в душе пережитки прошлого, и он возненавидел негра за то, что негр отбил у него девушку (он сам устыдился и перевоспитался, а к тому же оказалось, что негр не отбивал, у него есть своя девушка); в третьей — какой-то неизвестный нахал ночью поцеловал девушку, когда та мирно спала на палубе воздушного корабля и грезила о своем любимом (нахал устыдился и исчез, из скромности так и оставшись неизвестным, а Аничка восприняла этот поцелуй, «продолжавшийся лишь одно мгновение» как подлинную катастрофу: «Аничка вспомнила Павла и с ужасом поняла, что все кончено»; она даже пыталась покончить самоубийством, бросившись с палубы корабля; ее конечно, спасли). А еще в одной новелле автор живописует Аллею колясок — «аллею статуй и скульптурных групп, изображающих эпизоды из жизни ползунков». Среди сюжетов тут и «обряд кормления», и «сидение на круглом троне горшочка». В общем, очень увлекательная аллея — под стать гуляющим по ней матерям, «готовым вот-вот вознестись от гордости»…
Вся эта идиллическая утопия с мещанской подкладкой не вызывает ни малейшего желания попасть в такое будущее — бог с ним, с этим паточным уютом и со статуями ползунков, сидящих на горшках. В своем роде это не менее пессимистично, чем самые мрачные пророчества об ужасах «водородного ада или автоматического рая», ибо тут на будущее накладывается гипертрофированная и абсолютизированная проекция бытия сегодняшнего мещанства.
VI
Для создания широкой панорамы будущего светлого мира, основанного на коммунистических началах, больше всего сделали советские писатели — это можно заявить без всяких преувеличений.
Конечно, «Астронавты» и «Магелланово облако» Станислава Лема написаны раньше, чем «Туманность Андромеды» И. Ефремова — первая ласточка новой советской фантастики. Но мир будущего в этих первых романах Лема показан в известной мере косвенно (ибо действие в обоих романах происходит преимущественно вне Земли). Лем тут еще не подымает многих проблем социологии, психологии, этики, которые впоследствии становятся для него важнейшими. А в более поздних романах Лем решает эти проблемы, так сказать, «от противного», показывая либо путь, заведший человечество в тупик («Возвращение со звезд»), либо наглухо изолированный очаг ненависти и военной истерии, живущий своей призрачной, зловещей жизнью среди уже свободного мира («Дневник, найденный в ванне»), либо ставит вопросы этики будущего на трагически обостренном конфликте, не касаясь проблем социального устройства («Соларис»). Так что при всем громадном значении этих романов Лема для развития современной утопии (да и вообще современной литературы!) вклад советских фантастов в этот жанр трудно переоценить.
«Туманность Андромеды» потому и вызвала такой пламенный интерес у читателей не только в нашей стране, но и за рубежом, что тут впервые и очень смело, с большим размахом, с подлинной глубиной мысли была сделана попытка нарисовать мир далекого будущего — нарисовать, так сказать, в упор, прямо нацелив объектив своего телескопа на этот грядущий мир и стараясь разглядеть его важнейшие черты. Разумеется, такая попытка могла увенчаться успехом лишь у художника, стоящего на позициях материалистической диалектики, на позициях коммунизма.
В «Туманности Андромеды» есть великолепно сделанные картины, смелые зарисовки, но образы героев получились схематичными, бледными, речь их, несмотря на включенные в нее фантастические термины, отдает архаикой и сентиментальной насыщенностью. Но смелость мысли, полет фантазии, философская глубина делают «Туманность Андромеды» произведением весьма значительным, ярким, оригинальным. Об этом романе много спорили и вообще много писали. Поэтому здесь нет смысла давать подробный анализ этой блестящей утопии (в противном случае это было бы просто необходимо). Следует лишь отметить некоторые важнейшие ее черты.
Мир, созданный воображением И. Ефремова, подлинно велик и прекрасен, — даже неудачные разговоры героев на «личные» темы не могут погасить этого впечатления грандиозности и гармоничности, которое возникает при чтении «Туманности Андромеды». Пускай не все детали этой гигантской панорамы будущего прочерчены достаточно ясно и убедительно — целое существует! Хотя в изображении этого мира вполне естественно преобладают светлые тона, в нем отсутствует слащавая идилличность. Это — мир смелых мыслей, сильных чувств, мир, где есть место подвигам; точнее говоря, — o это мир, органически включающий в себя подвиги, героизм, творческие дерзания, а значит, и высокие трагедии. Многое из того, что приводит к трагедиям и смертям в нашу эпоху, эти «стаи сердце раздиравших мелочей» там, в царстве свободы, потеряли свою власть над человеком. Но остается трагедия ученого, который решился на отчаянный эксперимент, на прорыв сквозь пространство и время и заплатил за это жизнью своих товарищей; остается глубокая душевная драма человека, ради спасения которого любящая женщина пошла на смертельный риск, и трагедия героев, навсегда расстающихся с горячо любимой Землей, — настоящие высокие трагедии, а не мещанские слезливые драмы и не приторные идиллии.
Естественно, что такой мир обеспечивает подлинное, гармоническое развитие индивидуальности, расцвет мысли и таланта, усиление творческой энергии. И потому веришь даже этим приблизительным наброскам образов героев, соглашаешься с замыслом автора: да, люди этого мира должны быть сильны и прекрасны, да, примерно так они должны действовать в таких обстоятельствах. На основании того, что дает автор, можно многое домыслить и переосмыслить в словах и делах героев, несмотря на незавершенность их образов. Да и вообще — кому под силу детально, пластично воссоздать психику и взаимоотношения людей, которые появятся в мире лишь через многие века? Это — задача, практически невыполнимая в художественном плане, и вполне естественно, что И. Ефремов в этих сценах добивается гораздо большего как публицист, чем как художник.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});