что-нибудь бывшим рабам, чтобы помочь им устроиться в новой жизни?
Об этом министре, бывшем одно время самым знаменитым человеком в Неверионе, Удрог, конечно, слышал. У него, по слухам, тоже был шрам на лице – или не хватало одного глаза?
Разбойнику, впрочем, он не особо верил и знал, что тот непременно ограбил бы его самого, будь при нем хоть какие-то деньги – хорошо, что с голого варвара ничего не возьмешь. Но и перечить ему не перечил: пусть себе плетет, что в лесу у него целое войско, готовое напасть по малейшему знаку своего предводителя. Видно же, что не в себе человек.
Доев зажаренное на палочке мясо, Удрог подумал, не предложить ли этому дядьке что-то взамен, но побоялся связываться с безумцем и попросту ушел в лес («Ты куда? Отлить, что ли? Давай скорей, я еще не все рассказал»), стащив мимоходом кувшин из повозки (разбойник из-за слепого глаза ничего не заметил).
В кувшине было крепкое пиво. Удрог выпил сколько мог, вылил остальное и засел в кустах последить за кривым: может, еще что-нибудь удастся украсть.
Пока он следил, на поляну въехали в повозке еще какие-то люди, сами сильно похожие на разбойников, и спросили кривого, можно ли подсесть к его костерку. Вскоре они заспорили, и кривой бросился к своему мулу, не иначе за оружием – но еще один пришлый, из засады, ударил ножом его самого и стал втыкать нож раз за разом.
Настоящее убийство, с восторгом и страхом говорил себе Удрог.
Иногда он видел последствия таких злодеяний и хвастался этим другим парням в городе, но видеть убийство воочию – дело иное.
Пока убийцы грабили повозку кривого, Удрог, у которого на смену хмелю пришла тошнота, ждал своего часа, чтобы забрать остатки – и тут услышал, что едет кто-то еще!
Грабители мигом улепетнули, и приехали новые, с охраной – купцы или путешественники. Увидев труп, они ужаснулись столь кровавому делу и стали вглядываться в лес – один стоял совсем рядом с Удрогом, ближе, чем нос от коленки. Парень боялся дохнуть. Поговорив меж собой о том, как стало опасно в Неверионе, купцы велели стражникам привязать тело к задку их повозки.
При этом они ни разу не ткнули мертвеца палкой, чтоб убедиться, вправду ли он мертв, и не осмотрели его пожитки; на взгляд Удрога, ума у них было еще меньше, чем у кривого.
Хотя нет: один все-таки осмотрел и нашел хорошее оружие и вышитый пояс.
– Одни воры убили другого, – заявил он. – Это они, должно быть, нашумели, убегая отсюда.
– Или убитый, вопреки его виду, был важной персоной, – заметил другой. – Не хотел щеголять такой роскошью на глухих дорогах и поплатился за это.
Следующие слова застряли в памяти Удрога:
– Кто знает, вдруг он переодетый министр. Такие уж мы удачливые, что наткнулись на его труп. Отвезем его в Элламон – может, кто-нибудь опознает.
Они забрали и труп, и мула, и многое из имущества одноглазого. Удрог все это время сидел в кустах, глядя, как вьется над догорающим костром серебристый дымок.
Он не знал (как, впрочем, и купцы), что барон Кродар, первый министр, прибывший в Элламон с секретнейшей миссией, наконец уступил лихорадке, снедавшей его третий день. К вечеру удрученные лекари объявили о его кончине, и гонцы помчались из замка Ванар во все концы империи с этой вестью. Слуги всю ночь работали при свечах, готовя шесть погребальных колесниц. Утром кортежу в сопровождении двадцати четырех барабанщиков, по дюжине с каждой стороны, предстояло двинуться сперва в Колхари, где к процессии примкнет императрица Инельго, затем на полуостров Гарт, родину Кродара, где его похоронят.
На рассвете в барабаны ударили, и кортеж выехал из Ванара, а затем и из самой крепости Элламон.
Сильно проголодавшийся Удрог, шагая по обочине дороги на юг, вскоре услышал эту зловещую дробь, становившуюся все громче и громче – точно великанское сердце билось, грозя вот-вот разорваться. Еще немного, и в первых косых лучах, разгонявших лиловый утренний сумрак, показались кареты, стража и барабанщики. В выемках наспех отчищенных медных накладок на черном лакированном дереве проглядывала зелень.
Погребальный кортеж какого-то большого вельможи с громом проследовал мимо Удрога.
Подкрепившись сорванными в саду сливами, он вернулся в тот же сад и спросил объявившегося к тому времени хозяина, не слышно ли чего нового. Это хозяйство было самым бедным из трех, виденных им с утра: в другие варвар не отважился бы зайти.
– Министр какой-то помер, слыхать, – сказал крестьянин, такой же тощий, как Удрог. – Вон, барабаны бьют. Убили его, говорят, на большой дороге – многих убивали, когда я молодой был. На юг будто бы везут, в Колхари. Проваливай, парень, я нищим не подаю.
Крестьянин побогаче мог бы знать больше, даже накормил бы, глядишь, – но с бедняком Удрогу было куда сподручнее.
Он вспомнил, что говорил купец об опознании мертвеца. Стало быть, одноглазый не лгал! Он и впрямь был министром, к которому подослали наемных убийц! То, что Удрог принимал за безумие, было признаками величия. Удрог видел, как погиб Горжик Освободитель, министр ее величества и спаситель народа, а теперь увидел, как его везут хоронить.
Юный варвар был, само собой, не такой дурак, чтобы рассказывать, что Освободителя убили у него на глазах и что он мог бы опознать тех, кто его убил. С такими рассказами как раз угодишь в темницу. Но вспоминать об этом было приятно: то, что он видел, приобщало его к интригам большого мира.
Чуть позже ему посчастливилось: купеческий гонец, скакавший на юг, посадил его к себе на коня. Посыльный мог бы рассказать Удрогу, что случилось на самом деле, но парню и в голову не пришло спросить, а всадник тоже не был настроен говорить о чем-то с бродягой. Скакать галопом было утомительно, но весело, а под конец всадник даже железную монетку Удрогу дал. Похоронную процессию они обогнали, не видя ее, поскольку ехали по другой дороге. Кортеж двигался медленно, останавливаясь в каждом селении, чтобы простолюдины могли проститься с усопшим, а знать – последовать за ним верхом или в собственных экипажах.
Удрог забрался переночевать в разрушенный замок, так и не узнав правды.
Когда он, проснувшись от непонятных звуков, увидел, что в очаге пылает огонь, а рядом сидит на корточках голый мужчина, это было еще не самое странное. Самое странное заключалось в том, что незнакомец объявил себя человеком, которого Удрог считал убитым и чью похоронную процессию видел утром. Врал, ясное дело. Все врут, когда