Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

Власть была нами захвачена без всяких затруднений, но среди повстанцев большинство оказалось большевиками. Большевики были вооружены только легкими кавалерийскими карабинами, и поэтому, несмотря на их численное превосходство, перевес был все же на нашей стороне. По крайней мере я был такого мнения, в таком духе информировал генерала Пари и решительно отклонил предложение Ивана Рожоша, собиравшегося обратиться к венгерцам за помощью против галицийских большевиков.

Когда я затем собирался вырвать власть из рук большевиков, выяснилось, что все наше оружие было совершенно негодно, разобранные пулеметы нельзя было собрать, части не подходили друг к другу, а ручные гранаты были наполнены песком.

Руководство восстанием в Лавочне осталось таким образом в руках большевика Лакаты, к которому на подмогу на третий день явился из Свальявы Тимко с двумя сотнями польских дезертиров, вооруженных ручными гранатами.

Остальное вам, господа, известно. Когда началось польское контрнаступление, я бежал на чешскую территорию, собирался доложить генералу Пари о случившемся, но, не доезжая до Ужгорода, был арестован агентами канцелярии пропаганды.

Заявляю протест против своего ареста и продолжающегося до сих пор заключения. Каждый свой шаг я делал с ведома и согласия чешских властей и генерала Пари, и, следовательно, к тому, чтобы содержать меня под стражей, никаких причин и оснований нет.

На семнадцатый день своей деятельности комиссия вторично выслушала показания генерала Пари. Его показания на этот раз не протоколировались.

Доктор Бекеш тоже был допрошен вторично, и протокол его первых показаний дополнен был следующим образом:

«На вопрос комиссии доктор Бекеш определенно заявил, что поскольку выбирать приходится только между двумя возможностями — или Галиция становится частью Польской республики или неминуемо подпадает под власть Советов, — то он всеми силами будет бороться за разрешение вопроса в пользу Польши».

Ввиду того, что после этого допроса положение дел было полностью выяснено, комиссия пришла к заключению, что необходимости в очной ставке допрошенных лиц для выяснения имеющихся в их показаниях противоречий не имеется.

Комиссия в своем заключении установила, что распоряжения генерала Пари были как с политической, так и с военной точки зрения своевременны и целесообразны. Ввиду того, что генерал свои задания успешно выполнил, он от дальнейшей работы освобождается и поступает в распоряжение французского министерства.

Берегсасский жупан, будучи русским подданным, ответственных должностей в республике занимать не в праве. За его прошлую деятельность комиссия выражает ему полную признательность.

Доктор Бекеш должен быть освобожден из-под стражи, но обязан в двадцать четыре часа покинуть территорию Прикарпатской Руси. Его дальнейшее местопребывание должно быть определено министром внутренних дел Чехо-Словацкой республики.

Ивана Лакату предать польскому военному суду.

К решению комиссии приложена мотивировка на семидесяти двух печатных страницах.

Смена

Если поглядеть в окно, первое, что представится глазам, это башня кальвинистской церкви. На последней неделе великой войны в церкви случился пожар, прогорела крыша, и колокол рухнул вниз. Так с тех пор и не собрались починить кровлю и повесить колокол.

Секереш часами простаивал неподвижно у решетчатого окна. Читать и писать ему было запрещено.

Его почти четверо суток допрашивали в полиции. Отделался он в общем легко: при допросе никаких повреждений не получил и инвалидом не стал. Теперь он уже неделю сидел в одиночке берегсасской тюрьмы, наспех переделанной из школьного здания.

Секереш вообще плохо переносил тюремное заключение, но так трудно, как теперь, ему еще ни разу не приходилось. Он страдал головокружениями, его постоянно клонило ко сну, но когда он ложился, то спать не мог. Он непрестанно терзался голодом, но когда в обед он вливал в себя картофельную похлебку или вечером черный кофе, его начинала мучить тошнота.

Однажды он поймал себя на том, что сам с собой громко разговаривает. Он перепугался и решил потребовать врача. Но до этого дело не дошло. После недели, проведенной им в одиночке, в камеру к нему втолкнули нового узника. То был Лаката. На радостях Секереш сразу позабыл про все свои беды.

Лаката был в очень незавидном состоянии: при допросе легионеры жестоко избили его. Он оглох на одно ухо, лишился двух зубов и левая рука была на перевязи. Последнее, впрочем, являлось не следствием допроса, а памятью о боях под Лавочне.

Секереш оказался превосходной сиделкой. Он бережно раздел и уложил Лакату, а так как койки были скупо снабжены постельными принадлежностями, он из двух постелей составил одну, а сам улегся на голые доски.

Несмотря на все свое нетерпение, он первые два дня почти ничего не мог выведать от Лакаты. Тот был так плох, что даже не в силах был говорить. На третий день ему полегчало. Утром он больше часа просидел на койке, а днем встал на ноги. Опираясь на руку Секереша, он дополз до окна, чтобы поглядеть на церковную башню.

— Если бы мы во-время получили от вас подмогу, — сказал он в ответ на расспросы Секереша, — все обернулось бы совсем иначе. Пятисот человек было бы за глаза достаточно, чтобы дойти до самого Львова. Мы, конечно, совершили ошибку, понадеявшись на вас вместо того, чтобы рассчитывать только на собственные силы. Ничего не поделаешь… Мы знали, что Бекеш и Рожош…

— Надо их было арестовать! Мы же вам передали наше распоряжение! Честное Слово…

— Передали, передали!.. Что ж из того, что передали! Нам не распоряжения были нужны, а помощь… Я тоже передал вам, что нуждаюсь в помощи. На самом деле, не могу понять, о чем вы там думали… Несколько сот мужиков, кое-как вооруженных, из которых половина слушалась не меня, а Бекеша! Рожош почти открыто работал против нас…

— Если бы ты с самого начала арестовал его, он бы ни открыто, ни тайно не мог против тебя работать. Тебе недоставало решимости!

Лаката сидел на койке, а Секереш ходил взад и вперед по камере. Шесть шагов вперед, шесть назад. Теперь, когда он обрел возможность говорить, спорить — головную боль с него как рукой сняло. Но Лакате этот спор не очень-то был полезен. Ему хотелось кричать, драться, пустить в ход руки и ноги, чтобы все объяснить, но у него не хватало сил даже на то, чтобы встать, и голос его звучал слабо и надломленно.

— Это мне недоставало решимости? Мне? Выходит, это я тянул, саботировал присылку помощи? Это я проворонил решительный момент?!

— Брось ты, наконец, эту дурацкую помощь. Помощь… При чем тут помощь? Всякая помощь была бы ни к чему, если Бекеш с Рожошем могли свободно агитировать. Хватило бы у тебя решимости выступить против Бекеша, арестовать его и повесить, тогда бы ты еще мог чего-нибудь добиться.

— Легко из Мункача, из «Звезды», вешать людей! Ты, видимо, знаком с революцией только понаслышке, по книгам…

Шесть шагов вперед, шесть назад.

В своем возбуждении Секереш прибавил шагу. Теперь от одного конца камеры до другого было только пять шагов. Секереш в бешенстве пнул ногой парашу.

— Чего тут огород городить! Скажи прямо, что мы за все ответственны, во всем виноваты. Мы терпели Рожоша и Бекеша, мы навязывали их повстанцам…

— Мне тебя не переспорить, — сказал Лаката. — Но что правда, то правда. В решительную минуту вы нас бросили на произвол судьбы. Вы болтали, болтали, языки у вас подвешены исправно, а вот когда нужно было перейти от слов к делу… Эх!..

Секереш на этот раз совладал со своими нервами.

— Выслушай меня, Лаката, — сдержанно начал он. — Прежде, чем обвинять, ты должен войти в наше положение. Ты должен знать…

— Знаю, знаю, — перебил его Лаката. — Ты, конечно, сумеешь мне доказать, что я сам помешал посылке нам подмоги. Заранее согласен со всем, что ты скажешь…

— Лаката, давай говорить серьезно…

— Серьезно? Это раньше надо было быть серьезным, когда дело было не в разговорах. Рожош, Окуличани… Ты так долго разыгрывал из себя социал-демократа, что, должно быть, и на самом деле стал им…

— А, чтоб тебя!..

— Понятно! Рожош, Окуличани и чорт его знает, кто еще. С ними ты умел ладить, а…

— Ты!..

Секереш погрозил Лакате кулаком.

— Ты!.. Сейчас же замолчи!..

Он прикусил губу и проглотил слово, готовое сорваться у него с языка. Потом повернулся к Лакате спиной и целый час неподвижно простоял у окна.

Лаката, с трудом поднявшись на ноги, швырнул на койку Секереша его подушку и одеяло.

Два дня в камере не было произнесено ни слова. Заключенные ели из одной тарелки, пили из одного стакана, курили одну папиросу, но ни единым словом не обмолвились между собой и даже избегали встречаться взглядами.