— В военной форме?
Сьюзен снова улыбнулась.
— Мы с Дэвидом в свое время выступали против войны во Вьетнаме.
— А вы принимали участие в большом марше мира в Вашингтоне в шестьдесят седьмом году?
— Да.
Берт расхохотался.
— Что-то я тебя там не видел.
Сьюзен на шутку не ответила — ей не хотелось переводить серьезный разговор в разряд легкомысленных.
— Когда я поняла, что беременна, я бросила Дэвида.
Замуж я тогда не собиралась. Хотя теперь-то понимаю, что от воспитания, которое вбивалось годами, никуда не денешься.
— И ты никогда больше не видела Дэвида?
— Никогда.
Она не стала рассказывать Берту всего остального, просто не могла говорить о том, что Дэвид завербовался в армию и без вести пропал где-то на полях сражений. Никому не нужный ветеран уже полузабытой всеми войны… Она не стала рассказывать об этом Берту вовсе не потому, что боялась его реакции, нет, просто слова не шли с языка.
— И ты никогда не переставала его любить, — заметил он.
Это был не вопрос, а лишь констатация факта.
— Думаю, да, — сказала Сьюзен, откидывая назад свою черную гриву. — Правда, были в моей жизни периоды, когда я редко о нем вспоминала. Ну, например, когда я вышла замуж за Лоренса и стремилась во что бы то ни стали быть добропорядочной еврейской женой.
— Вот бы взглянуть на тебя в то время! — расхохотался Берт.
— Или когда я впервые приехала в Вермонт, — продолжала Сьюзен, — полная решимости быть ни от кого не зависимой и всю свою жизнь посвятить лишь работе.
— Ну а в остальное время?
— Остальное время, похоже, Дэвид занимал, да и всегда будет занимать в моем сердце особое место. Ну, сам понимаешь, первая любовь и прочее… Я добивалась этого долгие годы.
— Сьюзен, скажи, неужели все, что ты делаешь, всегда подчинено логике?
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Сьюзен.
— Неужели ты никогда не делала что-то по велению сердца, по зову чувств?
Сьюзен на секунду задумалась.
— А как же! Делала. Когда ушла от Лоренса.
— Это не то. Тогда у тебя не было выбора. Тебя приперли к стенке. Я имею в виду другое. Неужели ты никогда не любила просто так?
Сьюзен пнула ногой оторванные лепестки.
— Любила, — сказала она. — Раз в жизни.
На обед Сьюзен приготовила пиццу с двойной порцией сыра — любимое блюдо Марка. Он ел молча. Об утренней перебранке не было сказано ни слова. Может быть, ему нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. А может, оно нужно им обоим.
— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — поинтересовалась Сьюзен, наблюдая, как сын извлек из пиццы кусочек перца и отправил его в рот.
— Никаких.
— Неужели ничего не задали на дом?
— Нет.
— Жалеешь, что пропустил первые дни занятий?
— Не-а. Ничего интересного не произошло, и потом, мне понравилось гостить у бабушки с дедушкой.
— Они тоже были очень рады тебе. Ты для них очень много значишь.
— Ага.
— Еще положить пиццы?
— Не-а. Скажи, моя школьная форма чистая?
— Да, вчера постирала, она в твоей комнате.
Какая она сегодня вежливая, усмехнулась Сьюзен про себя. В другой раз она ответила бы так: «Если бы ты хоть немного разгреб барахло в своей берлоге, то наверняка увидел бы, что все чистое и выглаженное».
— Спасибо.
О Господи! Когда сын произносил это слово в последний раз? Сьюзен внезапно охватило чувство вины.
— Марк, сегодня утром…
Он лишь отмахнулся.
— Да ладно, мы все поступаем так, как считаем нужным.
— Я еще ничего окончательно не решила.
Не ответив, он поднялся из-за стола.
— Где моя футбольная форма?
— В ящике.
Грязную тарелку Марк поставил в раковину.
— Ты куда-то уходишь? — спросила Сьюзен.
— Ага.
Сьюзен встала из-за стола, решив не спрашивать, куда он собрался. Нужно дать ему немного свободы.
— Я могу уйти в библиотеку. Нужно подготовиться к занятиям по литературе.
— Ага, — ответил Марк и отправился в свою комнату.
Сьюзен вымыла тарелки в мыльной воде, ополоснула их и поставила в сушилку. «Что ж, хоть разговаривает со мной, и то хорошо», — подумала она.
Час спустя Сьюзен сидела в читальном зале институтской библиотеки. В институте царила какая-то особая тишина, которая всегда бывает перед началом занятий. Ничто не нарушало ее — ни галдящие студенты младших курсов, заскочившие сюда за учебниками, ни старшекурсники, проводящие здесь многие часы в надежде откопать нужный им материал, краткую суть которого им предстоит изложить преподавателю всего за несколько минут. У Сьюзен было такое чувство, что она одна в этом царстве покоя.
Высокие потолки и обитые полированными дубовыми панелями стены создавали уют. Когда Сьюзен впервые попала в Кларксбери, именно библиотека привлекла ее — место, где можно найти уединение, обрести душевный покой.
Сегодня, однако, это ей не удавалось.
Усевшись за стол, Сьюзен принялась листать огромные зеленые тома, выискивая критические материалы на Джеймса Джойса, пытаясь пробудить в себе интерес к этому занятию. Но, не отдавая себе отчета в том, что делает, она машинально переворачивала страницу за страницей, пока не добралась до раздела, озаглавленного «Марши мира».
Подумав, решила взять микрофильм на эту тему.
Она начала с апреля 1968 года, с демонстрации в Колумбийском университете. Замелькали вырезки из газет.
Зачем она читает их? Надеется увидеть фамилию Дэвида?
Напомнить себе, что он и в самом деле существовал? Дальше шли фотографии. Написанные от руки плакаты и дети, лица которых разукрашены цветами. Сьюзен быстро двигалась вперед — от прошлого к будущему. В подробности она не вдавалась, не до них ей было. «Удивительно, — размышляла она, — одно легкое нажатие кнопки, и перед тобой промелькнул год, в течение которого сформировалось целое поколение».
Статей о событиях во Вьетнаме оказалось более чем достаточно. Пресса называла все происходившее вьетнамским конфликтом. Это ж надо! Почти шестьдесят тысяч американцев погибли на этой войне, а они — конфликт…
Ох уж эти газетчики и политиканы! Дальше пошла целая серия фотографий, которые нельзя было смотреть без содрогания: американские солдаты из морской пехоты бредут по рисовым полям, неся на плечах убитых и раненых; вьетнамские дети в одних набедренных повязках, полные ужаса глаза. Сьюзен выключила аппарат. Читать заметки она уже не могла, одних фотографий оказалось более чем достаточно.
Почему она никогда не пыталась отыскать Дэвида?
Почему при всей той гласности, которая сейчас существует, никогда не старалась узнать, что с ним произошло?
Берт сказал, что она боится встретиться со своим сыном. Может быть. А может быть и другое: она боится, что Дэвид жив, что он узнает про их сына, и это отразится на его любви к ней, проще говоря, он перестанет ее любить.