— Не носил ли он на себе какой-нибудь предмет, который мог принадлежать принцессе? — спросила она Сувре.
— Как же, — ответил камергер, — я видел у него шее крест, а в ушах серьги, которые она ему подарила.
— Хорошо! Сделайте так, чтобы он больше не носил это.
У Генриха забрали украшения. Однако бедняга, которого горе, похоже, сломило раз и навсегда, продолжал лить слезы, а вместе с ними стал проявлять какой извращенный вкус.
«Восемь дней он то кричал на крик, то вздыхал, — рассказывает Пьер Матье, — потом начал появляться на людях, увешанный знаками и предметами, напомиющими о смерти. К лентам башмаков он прикрепил маленькие изображения голов мертвецов. Такие же головки болтались на концах шнурков, и так как ему дальше нравилось поддерживать себя в этом странном стоянии и упиваться своей бедой, он заказал Совари множество украшений с той же символикой на более чем шесть тысяч экю».
Прошли месяцы, и Генрих III как будто позабыл о своем горе. Он устраивал празднества, придумывал новые фигуры в танцах, забавлялся тем, что носился не узнанным по Парижу, переодеваясь то в одно, то в другое платье, и окружал себя шумными и сомнительными молодыми людьми. Всем казалось, что он выздоровел, тогда как выбитый горем из колеи, он с каким-то прямо кощунственным остервенением старался растратить свою жизнь.
Ничто не имело для него значения. Предоставив Екатерине Медичи заправлять государственными делами, король занялся вырезыванием силуэтов из бумаги и нашиванием жемчуга на куски ткани. Он шил платья для своей сестры Маргариты, одевал девиц из летучего эскадрона, иногда вышивал…
Видя все это, королева-мать решила поскорее женить сына, полагая, что женщина в постели, возможно, пробудит в нем потребность в более мужских занятиях.
Королю предлагалось в жены много принцесс, но он, насмехаясь, всех отвергал. Тогда Екатерина рассердилась и сказала, что монарх должен жениться, чтобы иметь наследников.
— Позвольте мне самому выбрать, — ответил Генрих.
И он указал на Луизу де Водемон, дочь одного из младших Лотарингцев. Генрих познакомился с ней перед отъездом в Польшу.
Екатерина была немного разочарована. Она мечтала о более благородной жене для сына, которого с нежностью называла «мои очи».
Но она смирилась, и специальная делегация немедленно отправилась в Нанси просить у принца Водемона руки его дочери. Принц был вне себя от счастья, сразу дал согласие и послал жену, Екатерину д'Омаль, сообщить об этом дочери.
Девушка еще спала. Увидев мачеху (Екатерина была второй женой Водемона), она очень удивилась, но, как сообщает Антуан Мале, «удивление ее возросло еще больше, когда мачеха трижды присела перед ней в глубоком реверансе, прежде чем обратиться и приветствовать ее как королеву Франции; девушка подумала, что это шутка, и извинилась за то, что так поздно лежит в постели, но тут в комнату вошел отец и, сев у кровати дочери, сообщил, что король Франции желает взять ее в жены»… <Антуан Мале. Экономика духовной и светской жизни знатных и великих людей мира, составленная на примере жизни Луизы Лотарингской, королевы Франции и Польши, 1650.>
Бракосочетание состоялось 15 февраля 1575 года в кафедральном соборе в Реймсе, где Генрих III был коронован за два дня до этого.
Во время церемонии венчания, которое навсегда связывало его с белокурой красавицей из Лотарингского дома, молодой суверен удивил всех странными вопросами. Здесь что, свадьба? Здесь что, танцульки? Не для развлечения ли его фаворитов устроен весь этот спектакль? Над этим можно было сколько угодно ломать голову. А между тем накануне король был занят тем, что сам шил платье для своей невесты, и за два часа до свадебной мессы именно он взялся завивать локоны Луизы с помощью раскаленных щипцов…
Производя впечатление человека, совершенно не сознающего, что вокруг происходит, он в течение всей мессы странно улыбался, точно «актер в каком-нибудь фарсе»… Через два дня после свадьбы он позволил себе в отношении жены шутку, которая всех возмутила: желая выдать замуж свою экс-фаворитку Рене де Рие, он предложил ее руку Франциску Люксембургскому, который некогда ухаживал за Луизой, и сказал ему:
— Мой кузен, я женился на вашей любовнице; мне хотелось бы, чтобы в обмен на это вы женились на моей.
Несколько озадаченный, Франциск Люксембургский попросил дать ему подумать, но Генрих III так настаивал, что несчастный, перепугавшись, поторопился скрыться в своих владениях.
Все говорило о том, что брак короля был просто маскировкой. Воспоминания о Марии Клевской вызывали у него неприязнь ко всем женщинам, и потому «половая жизнь перестала его интересовать». Теперь он подчеркнуто искал себе иных развлечений.
Вот тогда-то фавориты, которыми он так любил себя окружать, и заняли в его жизни небывало значительное место.
* * *
Все, как один, красавцы, капризные, возбудимые, неглупые, но поверхностные, злые, они кичились своей постыдной роскошью, наряжались, подобно молодым женщинам, и расхаживали по улицам, демонстративно вихляя задом, чем вызывали отвращение у добропорядочных граждан, которым никогда и в голову не могло прийти, что мужчина может похваляться именно этой частью тела.
— Нет, вы только посмотрите на них, на этих милашек, — восклицал простой народ с презрением.
Это прозвище так за ними и осталось.
Мне известны несколько современных защитников Генриха III, которые пытаются всех нас убедить, что в данном случае речь идет просто о слугах, исключительно преданных королю. И тут, я думаю, достаточно процитировать отрывок из записей современника тех событий, Пьера де л'Этуаля, чтобы доказать, что эти защитники или слишком простодушны, или злоупотребляют нашей доверчивостью.
«Это прозвище, „милашка“, говорит мемуарист, именно тогда появилось на устах простолюдинов, у которых вся эта компания вызывала отвращение как своим легкомысленным и спесивым поведением, так и пристрастием раскрашивать себя и наряжаться, подобно бесстыдным женщинам, а пуще всего за те огромные дары и щедроты, которыми их осыпал король и которые, как догадывался народ, были причиной его разорения.
Эти очаровательные милашки носили довольно длинные волосы, которые они постоянно завивали с помощью разных приспособлений. Из-под бархатных шапочек завитые локоны ниспадали на плечи, как это делают обычно шлюхи в борделе. Им также нравились полотняные «рубашки с сильно накрахмаленными гофрированными, шириной в полфута, воротниками, из которых выглядывавшая голова казалась лежащей на блюде головой Иоанна Крестителя. И вся остальная их одежда была в том же духе. Занимались они в основном тем, что играли, богохульствовали, резвились, танцевали, кувыркались, спорили, распутничали и всей компанией неотступно следовали за королем, куда бы он ни направлялся. Что бы они ни делали и ни говорили, было рассчитано исключительно на то, чтобы понравиться королю; не помышляя ни о Боге, ни о добродетели, они довольствовались лишь возможностью оставаться в милости у своего господина, которого боялись и почитали больше Бога».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});