Гиллиам Мюррей молча посмотрел на писателя долгим взглядом, обдумывая свой ответ, и наконец произнес:
— Мистер Уэллс, я допускаю, что вы правы. Да, возможно, и стиль и структура романа никуда не годятся. Это мой первый литературный опыт, и, разумеется, было бы странно ожидать, что он выйдет блестящим или хотя бы удовлетворительным. Но вы просто не имеете права сомневаться в том, что двухтысячный год может оказаться соответствующим моему предвидению. В этом случае речь идет уже вовсе не об оценке моих литературных способностей. Вы оскорбляете мой интеллект. Вам придется признать, что мое видение будущего имеет точно такое же право на существование, как любое другое.
— Позволю себе усомниться в этом, — холодно ответил Уэллс, окончательно принявший решение больше не щадить чувств своего собеседника.
Гиллиаму Мюррею снова пришлось совершить усилие, чтобы подавить приступ ярости. Он дернулся, будто от судороги, но всего за несколько секунд овладел собой и принял равнодушный вид. Он смотрел на Уэллса пару минут, словно теперь уже перед ним было диковинное насекомое, никогда не виданное прежде, а затем громко расхохотался.
— Знаете, в чем разница между нами, мистер Уэллс?
Писатель не удостоил его ответом, только недоуменно пожал плечами.
— В нашем взгляде на мир, — ответил Гиллиам. — В том, как мы смотрим на вещи. Вы конформист, а я — нет. Вам вполне достаточно того, что вы можете просто обманывать ваших читателей. Вы пишете романы о том, что могло бы случиться, в надежде, что люди поверят, будто все могло бы быть именно так, но вы прекрасно знаете: это лишь роман и все, там описанное, — лишь ваши фантазии. Мне этого недостаточно, мистер Уэллс. Я не такой. Я придал моему видению будущего форму романа по чистой случайности, просто потому, что для этого нужны были лишь бумага и чернила. Но, откровенно говоря, мне абсолютно все равно, будет моя книга издана или нет, потому что я все равно никогда не успокоюсь, зная, что только жалкая кучка читателей узнала о моей концепции будущего, что эта же жалкая кучка обсуждает, возможно ли такое будущее и насколько оно вероятнее прочих. Эти люди все равно всегда будут уверены, что описанное в книге — плод моего воображения. Нет, я претендую на нечто гораздо большее, чем стать признанным писателем, рисующим воображаемые миры. Я хочу, чтобы люди поверили в мои фантазии, не зная, что это фантазии. Чтобы они поверили, что двухтысячный год будет именно таким, каким я его описал. И я докажу, что это возможно, сколь невероятным это бы вам ни казалось. Я больше не буду изображать мой мир будущего в романах, мистер Уэллс, эти невинные юношеские забавы я оставляю вам. Воплощайте ваши фантазии в ваших книгах, а я буду воплощать их в самой реальности.
— В самой реальности? — ничего не понимая, переспросил писатель. — Что вы хотите этим сказать?
— Вы скоро узнаете об этом, мистер Уэллс. А когда это случится, если вы джентльмен, то придете ко мне с извинениями.
Он поднялся из кресла, одернув полы пиджака одним из тех элегантных движений, которые так удивляли его собеседников.
— Всего хорошего, мистер Уэллс. Не забывайте обо мне и о капитане Шеклтоне. Очень скоро мы дадим о себе знать. — Он взял со стола шляпу и небрежным жестом надел ее на голову. — Не надо, не провожайте меня. Я и сам найду дорогу.
Прощание вышло столь неожиданным, что Уэллс так и остался растерянно сидеть в кресле, даже когда шаги Мюррея затихли вдали. Еще некоторое время он продолжал сидеть в гостиной, размышляя о последних словах этого человека, пока наконец не пришел к выводу, что подобный самовлюбленный тип вообще недостоин того, чтобы о нем думать. А уверенность, что в ближайшие месяцы Мюррей не появится в его поле зрения, через некоторое время позволила Уэллсу забыть о неприятной беседе. Вплоть до того самого дня, когда он получил рекламную брошюру «Путешествия во времени Мюррея». В тот день он понял, что имел в виду Гиллиам, обещая воплотить свои фантазии «в самой реальности». Теперь, за исключением нескольких ученых, которые только и могли, что негодовать на страницах газет, вся Англия поверила в его «невероятное» изобретение. Куда больше возмущало Уэллса то, что по иронии судьбы отчасти и он сам способствовал успеху Мюррея, ведь еще до его появления Уэллс своим романом «Машина времени» внушил публике надежду на то, что путешествия во времени будут возможны.
С тех пор каждую неделю Уэллс неизменно получал одну из рекламных брошюр со вложенным в нее приглашением принять участие в одном из этих псевдопутешествий в 2000 год. Конечно, больше всего на свете этому наглецу хотелось, чтобы он, Герберт Уэллс, человек, который первым разбудил у людей желание заглянуть в будущее, дал свое благословение его предприятию, показав тем самым, что поддерживает и его гнусную ложь. Разумеется, Уэллс не собирался делать ничего подобного. Но самым худшим был намек, который скрывался за вежливым приглашением. Уэллс знал: Гиллиам прекрасно понимает, что он никогда не примет его предложения, и таким образом эти приглашения служили насмешкой, издевкой, а также некой угрозой, потому что на конвертах никогда не было марок, а это значило, что сам Гиллиам Мюррей или кто-то из его приспешников собственноручно опускал их в почтовый ящик. Хотя это не имело особого значения, их цель была достигнута: Уэллсу давали понять, что они могут незримо присутствовать рядом с его домом, что о нем ни на миг не забывают и пристально следят за ним.
Но больше всего Уэллса приводило в негодование другое. Несмотря на свое горячее желание, он не мог разоблачить Гиллиама, как ему посоветовал Том. А не мог он этого сделать, потому что Гиллиам победил. Предприимчивый делец доказал, что его будущее не является невероятным. Уэллс должен был принять поражение с достоинством, а не махать кулаками после драки. И его достоинство не позволяло ему ничего иного, кроме как сидеть сложа руки, в то время как деньги текли к Гиллиаму рекой. Гиллиама же, напротив, такая ситуация, казалось, крайне забавляла. Присылая каждую неделю свои брошюры, словно исполняя некий ритуал, он не только напоминал Уэллсу о его поражении, но и бросал ему немой вызов — ну-ка, разоблачи меня!
«Я буду воплощать их в самой реальности», — сказал он Уэллсу о своих фантазиях. И, каким бы невероятным это ни казалось, ему это удалось.
XXXI
Тем вечером Уэллс совершил более долгую прогулку на велосипеде, чем обычно, к тому же он был один, без Джейн. Под кручение педалей хорошо думается, сказал он себе. Уэллс был одет в свою неизменную охотничью куртку-норфолк, перехваченную поясом. Он неспешно ехал по сельским дорогам Суррея, в то время как его мысли летали очень далеко от проплывавших мимо пейзажей. Он обдумывал, как лучше ответить на письмо, полученное от той странноватой девушки, Клер Хаггерти. В соответствии с рассказом Тома, который разыграл перед ней спектакль в чайном салоне, переписка должна была включать в себя семь писем. Уэллсу предстояло написать три из них, а Клер — четыре, в последнем она попросит его совершить путешествие во времени, чтобы вернуть ей зонтик. Он мог сочинять все что угодно, если это вписывалось в рамки сюжета, придуманного Томом. И чем больше Уэллс размышлял об этом сюжете, тем больше убеждался, что его очень увлекла история, наспех состряпанная этим полуграмотным юношей. История была захватывающая, красивая, а кроме того, вполне правдоподобная — разумеется, если предположить, что существует машина, способная проникать в разные эпохи, прорываясь сквозь время, а также что будущее Мюррея действительно могло бы когда-нибудь наступить. Вот это-то нравилось Уэллсу меньше всего: в историю хоть и косвенным образом, но все-таки был замешан Гиллиам Мюррей, который также имел некое отношение и к спасению души несчастного Эндрю Харрингтона. Неужели это рок заставил их жизненные пути пересечься? По злой иронии судьбы теперь Уэллсу приходилось перевоплотиться в капитана Дерека Шеклтона — персонажа, созданного его заклятым врагом. Неужели ему самому, подобно Творцу из Ветхого Завета, придется вдохнуть жизнь в картонного героя?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});