- Благородная дочь семьи Фийамон.
На этот раз герцог памятливо не стал продолжать.
- Герб «Меч и Булава», - сказал Оттовио, заложив руки за спину. - Приматоры. Богатейшая семья Ойкумены… после Алеинсэ. Самые крупные откупщики, а также ростовщики.
Как и номер один, портрет был выдержан в темных тонах, самой яркой деталью казались глаза модели, только не синие, а цвета желтого агата. Чем дольше Оттовио смотрел в них, тем больше ему что-то не нравилось, но император все не мог понять, что именно.
- Семья с блестящим и безоблачным положением, - дополнил герцог. - Ссуды выдают лишь дворянам-гастальдам, оформляя их как дарение. И купеческим гильдиям с королевской жалованной грамотой. Прочих тоже ссужают, но через посредников.
- Судя по всему, со взысканием долгов у них проблем нет, - хмыкнул Оттовио, по-прежнему держа руки сцепленными за спиной.
- Никаких. Они пользуются устойчивой репутацией людей, расстраивать которых весьма неразумно и даже вредно. А мало что расстраивает столь сильно, как денежные потери.
- Девица участвует в семейном деле?
- Да. У Фийамонов мужчины и женщины равно служат общему процветанию.
Оттовио наконец понял, почему изображение, хоть написано мастерской рукой и показывает красивую молодую женщину, кажется таким странным, почти отталкивающим. Если приглядеться, возникало ощущение, что художник писал не живой взгляд, а шарики драгоценного камня, вставленные в орбиты глаз.
Оттовио сделал небрежный жест, отсылая слуг, и Вартенслебен снова отметил, насколько естественным выглядело теперь движение императорской руки. Герцог молча смотрел на правителя, ожидая дальнейшего развития событий. За окнами тяжело срывались со свинцовой крыши мутные капли. Весна приближалась, извещая о скором визите через яркий, теплый свет солнца.
- А чего я не знаю о ней? - вдруг спросил юноша, не сводя взгляд с портрета.
- Ваше Величество, здесь мы вступаем на зыбкую почву слухов и доносов, - предупредил Вартенслебен, даже бровью не поведя.
- Тогда следует сохранить их в тайне, - понимающе кивнул Оттовио. - Между нами
- В узких кругах известна нездоровой и противоестественной жестокостью. С некоторых пор дворянские семьи перестали отсылать к ней пажей и компаньонок.
- Она их бьет?
- Она их пытает. До смерти.
- И?.. - Оттовио не договорил, уместив в короткое междометие сразу недоверие, удивление и вопрос.
- Нет тела и свидетелей, нет и суда, - развел руками Вартенслебен. - Если юный паж решил сбежать в поисках приключений и лучшей доли, господин ему не розыскник.
- Но это же не простые слуги, - Оттовио поморщился, вспомнив «художества» графа Шотана, который при всех недостатках очень хорошо понимал, что грань между оригинальным пристрастием и бесчеловечным варварством пролегает очень близко к границе сословий.
- А Фийамоны - потомки сенаторов Старой Империи, - исчерпывающе ответил герцог. - И откупщики, которые собирают подать для Королевств и Двора. Им даже не надо платить отступное пострадавшим семьям, достаточно лишь немного снизить поборы на год или два.
- Такие развлечения должны дорого обходиться, - констатировал император, наконец, отведя взгляд от гипнотических глаз портрета.
- Очевидно, ее дела приносят дому столько пользы, что оправдывают некоторые… издержки.
- И чем она занимается?
- Взыскание невозвратных долгов.
- Я думал, невозвратными долги называются от того, что их нельзя вернуть.
- Ваше Величество, нет такого долга, который нельзя, так или иначе, вернуть, - скупо и неприятно улыбнулся герцог. - Это проблема скорее… времени, широты подхода, а также изобретательности взыскателя.
- Кажется, вам сей вопрос хорошо знаком, - Оттовио испытующе посмотрел на герцога. Вартенслебен выдержал долгий взгляд повелителя, не моргнув и не смутившись.
- Да, - ответил аристократ. - Я не горжусь этим, однако и стыда не испытываю. Мою семью обирали десятилетиями, пользуясь тем, что три поколения владетелей не желали вникать в сложные вопросы управления имуществом. Ведь благородные Вартенслебены выше презренного металла, они осыпали им друзей без счета, разбрасывали, как навоз. И когда я забрал причитающееся мне наследие…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Молодой император отметил про себя это «забрал» - герцог опять не стал вилять и назвал все прямо. В новых друзьях Оттовио ценил в первую очередь именно это. Регенты и островные спутники буквально душили вязкой и лживой предупредительностью, которая обволакивала, как патока, в ней терялись слова и поступки, казалось, умирала сама душа. А герцог, граф, эмиссар, князь, даже маркиза - все они были в первую очередь людьми дела. Им не требовалось оправдание для какого-либо деяния, только повод и возможность его совершить. Такие люди привлекали. Такая жизнь привлекала – и ее обещали юному императору новые друзья. Дело оставалось за малым - всего лишь научиться править, оглядываясь на достойные примеры.
- …семья растеряла все именные привилегии, - продолжал Вартенслебен, безэмоционально и размеренно, словно кукла-автоматон, в которой звук производится дивным соприкосновением шестеренок и музыкальных пластин. - Четыре пятых владения было перезаложено, долгов на восемьсот тысяч золотых, а еще четыреста тысяч оказались должны уже нам. И никто не собирался эти деньги возвращать, потому что прадеду, деду и отцу не к лицу было стучаться в чужие двери, напоминая о долгах и сроках, будто презренным ростовщикам.
Император не удержался от гримасы удивления. Суммы выглядели… головокружительно. Взгляд Оттовио сам собой остановился на бутылочке с перцем, что висела поверх белой мантии герцога. Судя по всему, теперь владетель Малэрсида не испытывал нужды в средствах.
- Да, - столь же ровно произнес Вартенслебен, перехватив императорский взгляд. - Теперь я могу себе это позволить.
- Видимо, было нелегко.
- Зато я открыл для себя правило трех попыток.
- Три попытки?
- Да. Правитель не должен управлять всем самолично, это просто невозможно и говорит скорее о глупости, чем достоинстве. Искусство власти есть умение давать правильные поручения правильным людям. И, разумеется, проверять их исполнительность. В любом, самом запущенном деле достаточно повесить одного за другим двух негодных, вороватых исполнителей, чтобы третий уяснил общую тенденцию и проявил необходимое старание.
- И это правило без исключений? - позволил себе улыбку император, обдумывая услышанное.
- Ну почему же, исключения встречаются всегда и везде. Если не получается, это говорит лишь о том, что виселиц нужно больше. Один раз их понадобилось сразу девять, чтобы хватило на всю семью казнокрада.
- Кто-нибудь назвал бы это… жестокостью, - Оттовио решил опробовать науку маркизы, способ задать достаточно прямой вопрос, не ущемляя притом гордость собеседника. Дескать «кто-то», но разумеется не я. Все все понимают, но в словесном поединке форма столь же важна, как содержание.
- Безусловно, - согласился герцог. - И называли. Но взгляните на это с другой стороны. Правильно организованная жестокость показывает неотвратимость наказания. Неотвратимость сокращает воровство. Меньше преступлений - меньше казней. Это как успешный штурм крепости. Армия теряет много людей сразу, но в итоге потери оказываются меньше чем долгомесячная осада, в которой ежедневно по нескольку человек гибнут от болезней, поножовщин и вражеских вылазок.
- Любопытный взгляд, в нем есть некое зерно истины, - согласился Оттовио, думая про себя, что советы маркизы в очередной раз оказались мудрыми и практичными.
Оттовио не мог отделаться от ощущения, что именно сейчас он видит настоящего герцога, настоящего Удолара Вартенслебена. Этот образ одновременно завораживал и отталкивал. Но больше все-таки завораживал. Так же как привлекал Шотан, отвратительный в своей извращенной жестокости, блистательный в искусстве войны. Как горский князь Гайот, настоящий дикарь, не берущий в плен людей чести, но в то же время командир пехоты, непобедимой на поле боя. Как сородич императора Курцио, скользкий, слизистый будто угорь, но ведающий многие тайны многих людей. Как маркиза, которая ничем не отталкивала и была умнее церковных патриархов. У таких людей хотелось учиться, им хотелось подражать - в тех качествах, что император считал достойными и полезными.