Длинная тощая фигура тенью метнулась к нему. На острие мелькнул блик свечи, стоящей на столике в углу. Конан и этот удар встретил ответным — он не желал уворачиваться и скакать по комнате на потеху девицам. И снова бронзовый меч выпал из руки бандита. Положительно, нынче ему не везло.
Зато в третий раз он был начеку. Подняв оружие, он не стал более кидаться на врага, а встал против него, расставив ноги и чуть нагнувшись вперед. Вот теперь бой начался.
Ярость и ненависть, звеня на кончиках клинков, сливались в одно и выплескивались в воздух. В синих глазах сверкал злобный огонь, а в светло-голубых он уже разросся в настоящий костер; снова и снова сходились противники, вкладывая в удары не столько силу мускулов, сколько силу чувств, и последняя была несравнимо мощнее первой. Да, снова Конан убедился, что перед ним искусный боец. Кармашан словно слился со своим мечом, и теперь можно было только вместе с рукой отнять его… Но и в той, первой схватке, произошедшей на постоялом дворе мерзкого старика, и во второй, что случилась на равнине между Бвадрандатом и Мандхатту, и сейчас — Конан был уверен в своей победе…
Вдруг костлявая физиономия бандита, мельтешившая перед ним белым пятном, странным образом преобразовалась в совершенно другую, с другими чертами и другим выражением. В мистическом ужасе варвар дрогнул — и пропустил один удар. Лезвие полоснуло по плечу, разрезая плоть; кровь плеснула на ноги, на пол… Зато наваждение прошло, и он вновь видел рожу Кармашана, а не того, жуткого демона из прошлой жизни, с коим довелось ему встретиться в поистине смертельном бою… Коротко и злобно рыкнув, Конан отразил следующий выпад бандита, потом ударил сам…
Но вот, к вящему его изумлению, он опять узрел другого противника. Нергал ли, коварный и жестокий Сет ли сыграли с ним такую страшную шутку — он не ведал. Но в голове его уже стали путаться мысли: с кем он ведет сейчас бой? С двумя врагами? С одним Кармашаном ли? С одним ли Дебом Абдаррахом? Потому что именно омерзительная морда Деба с его невероятными, черными, как мрак царства мертвых, глазами, маячила перед ним сейчас. Но он же убил его! Это было два года назад, но это же было!
Он пропустил еще один удар, и рубаха на животе его окрасилась в алый. «Демон…» — будто в лихорадке, прошептал он дрожащим голосом. — «Демон…» Один из самых ужасных его врагов, чудовище, порожденное дыханием Сета, представал перед ним как живой и разил рукой Кармашана. Смятение овладело варваром. Машинально отражая удары, он почти не нападал сам, и теперь весь, с шеи до пят, был залит своей собственной кровью. Не чувствуя ран, он двигался в полумраке комнаты как зомби, ничего не видя и ничего не желая.
«Конан! Конан! Конан!» Словно во сне слышал он чей-то голос — такой знакомый и такой чужой. «Конан!» Муть, что плавала у его глаз, начала проясняться.
И опять: «Конан!» Он тряхнул головой. Кажется, он все же узнает этот голос… Конечно! Это Низа — старая колдунья из леса у подножия Рабирийских гор, звала его так настойчиво. Что она хочет?
Безразличие, уже сковавшее руки и ноги киммерийца, прошло. Он снова увидел Кармашана отчетливо; он снова поднял свой меч рукою не вялой, как у немощного старца, а крепкой и могучей; он снова опустил его на темя врага. Дикий стон, сменившийся ужасающим воплем, потряс его до глубин души, проник во все поры, забил уши. Темная кровь фонтаном брызнула во все стороны, заляпав и пол, и стены, и потолок. Сломавшись пополам, тощая фигура рухнула.
В это мгновение Кармашан перестал существовать. Опустив клинок, Конан посмотрел на мертвого бандита, потом рассеянно огляделся вокруг.
Лайна и Лавиния сидели в креслах, устремив глаза вверх. Рты их были полуоткрыты, а руки плетьми висели по бокам. Киммериец удивленно пожал плечами. Он сразу догадался, что случилось: Кармашан отравил обеих соратниц своим вином. Вот только зачем? Воистину один Нергал поймет своего выродка…
Конан еще раз пожал плечами, вытер роскошным покрывалом кровь с клинка, и вышел из комнаты.
Глава двенадцатая. Прощание
Трилле наотрез отказался возвращаться обратно на слонах. Купив на базаре могучего серого в яблоках коня для Конана и буланую кобылу для себя, он, охваченный приступом жадности, для остальных приобрел лишь двух мулов и повозку. Впрочем, ныне им было все равно, каким способом выбираться из Мандхатту.
Клеменсина и Энарт не спускали глаз друг с друга, а Элерио погрузился в воспоминания о матери и возлюбленной, коих давно уж оставил в Лидии — маленьком городке на юго-востоке Аргоса, и теперь более прежнего жаждал вырваться из отвратительного чопорного вендийского городишки и вернуться наконец домой.
Но время шло, а киммериец все не появлялся. Уже и девушка с юношей начали тревожно осматриваться, надеясь узреть огромную фигуру друга, и Элерио встал, приложил ладонь козырьком к бровям и уставился вдаль, и Повелитель Змей, тихонько подвывая, молил всех богов спасти и сохранить варвара от всех Кармашанов вместе взятых.
Когда Конан появился наконец у западных врат города, весь в крови, усталый и чем-то весьма удивленный, но довольный, он нашел всю компанию страшно обеспокоенной.
— Что ж ты! — набросился на него Трилле. — Сам ушел и сам не приходишь! Тьфу! Клянусь Кромом — просто тьфу!
В ответ на малопонятные выкрики бродяги киммериец только усмехнулся. Безошибочно определив, что прекрасный, серый в яблоках могучий конь предназначается ему, он, не говоря ни слова, подошел к нему, вскочил в седло и не торопясь поехал, задумчиво глядя в голубую даль. Тут и остальные погрузились в повозку и тронулись следом; Трилле с трудом вскарабкался на высокую буланую, в очередной раз пожалев о золотых, за нее заплаченных, и потрясся в хвосте процессии.
Равнина, по которой они проезжали в Мандхатту два дня назад, была залита мягкими солнечными лучами. Трава, вытоптанная слоновьими и человеческими ногами, конскими копытами и колесами повозок, матово поблескивала; причудливо ложились на нее высокие тени всадников; цвет неба дарил земле чудесный оттенок — все вокруг казалось сине-желтым, изнутри словно подсвеченным золотым огнем.
В такое время сердце не склонно терзаться. И Конан, ошеломленный тем, что произошло нынешней ночью, сердцем не чувствовал ничего. Даже Дал Богини Судеб, покоящийся в его мешке, не вселял торжества в усталую душу. Скоро, скоро закончится длинный сей путь.
Сервус Нарот получит свое сокровище, Конан — три сотни золотых, кои постарается прокутить как можно быстрее; Клеменсина с Энартом вернутся домой и через год или два произведут на свет ясноглазого младенца; Элерио увидит мать и возлюбленную… Все прекрасно! Так отчего же неведомая тоска так теснит грудь? Киммериец подавил тяжелый вздох — слишком тяжелый для такого чудесного светлого дня — и пустил серого в яблоках вскачь. Пыль клубами поднялась к сияющей голубой выси, на миг облаком задержалась там, но тут же и растаяла.