Осторожный стук в дверь громом ударил в уши.
— Гри, открывай быстрее.
Тихий голос подруги прогнал дрему. Тряхнув головой, Гретта соскочила с кровати и подошла к двери:
— Зита?
— Волколак ночной, долго спишь, подруга, тебе еще в с бумагами канцелярию успеть надо пока мужики не проспались и не отоварились на скотном дворе на все подъемные. Ещё и пару стражников не помешает нанять…
Кляня про себя дуру, что о таком болтает в коридоре, Гретта, сдвинув засов, открыла дверь и… от сильного удара под дых влетела вглубь комнаты. Через мгновение толстая палка уже торчала у нее во рту разжимая зубы и Григ, безжалостно придавив сестренку тяжелым коленом к грязному дощатому полу, затягивал у нее на затылке крепкие кожаные вязки закрепленные на концах деревянного кляпа-уздечки. Столь же быстро руки оказались скручены впереди и Григ рывком задрал платье ей на голову.
— Стой, — Зита ухитрилась заорать шёпотом, — время дорого. Нам из этого городишки край, через четыре часа выехать надо. Еще и барахло со стадом на Переселенческом Дворе[61] забирать.
Григ зло пнул лежащую женщину и вышел. Когда его и брата шаги затихли, Зита оседлав товарку аккуратно перевязала путы на руках, особым узлом, чтоб кисти не затекали и заставила Гретту подняться.
— Сама пойдешь или прикажешь на веревке тащить? Ты смотри, подруга, тебе ещё за повозками бежать, а дорога-то неблизкая, — Зита запнулась, потом чуть виновато объяснила, — мне одной с этими животными оставаться резона нет. А кто бумаги выкрал и тебе помогал, даже такой идиот как Григ сообразит. Что ж мне тогда, к тебе на хутор бежать?! Вот про заначку твою, я пока промолчала, будешь хорошо себя вести, сохраню её в целости нам на черный день.
Гретта зло замычала.
— Правильно понимаешь, мне с тобой не по пути. С чего мне собственного-то мужа бросать. Лучше, уж быть хозяйкой самого большого хутора, лучше, чем приживалкой на маленьком. Такого-то идиота взнуздать не велика премудрость…
Гретта вновь замычала и дёрнув руками едва не въехала предательнице по носу. Зита вскочила и с перепугу сильно пнула товарку в бедро. Потом одним рывком задрала широкий рукав платья. На обнажившемся плече тускло блеснул тонкий, но широкий браслет тёмной бронзы. Нелепо вывернув руку женщина выставила его на всеобщее обозрение и торжествующе прошипела:
— Смотри, сука долбанутая! Я теперь Григу не подстилка, жена законная. Второй день уж. Едва затащила дергова телка в обитель Богини. Извелась вся, боялась, что и в правду за тобой ехать придётся. Ну, подружка моя заклятая, теперь-то уж ты за мной на привязи побежишь.
Алекс.21.04.3003 год от Явления Богини. Хутор Овечий. Ночь
Повествование затянулось. Гретта говорила долго. Неестественно спокойным безразличным ровным голосом. Через три часа она так и лежала ко мне спиной, только плечи посунулись и тело словно отяжелело. И руки больше не лежали бессильно на полу, к концу рассказа она намертво вцепилась в моё запястье побелевшими пальцами. Но чуть глуховатый, лишенный эмоций голос завораживал настолько, что я даже не чувствовал боли в расцарапанных руках. В нём не было ни лжи, ни даже малейшей фальши. Женщина не желала оправдываться или хоть как-то приукрасить прожитые годы. Я до звона в ушах вслушивался в её страшную, невозможную жизнь, в мечту о простом счастье в маленьком семейном мирке. История превращения капризной красавицы, дочери небедного гильдейского кузнеца, в «героиню спасшую столицу и государство», маркитантку, шлюху, безжалостную циничную убийцу жгла мозг и леденила душу…
«А ведь ты хищница. Умная, хитрая, безжалостная кровавая бестия с, как там у Саши Бушкова, приличным таким личным кладбищем. Не вспомню точно, зато каламбур-с. Старая карга недостойна такой ученицы. А я то маялся. Трясся, что правду придётся плеткой да ножичком добывать. Наивный.
Как же тебя колбасит-то… Зверя ты во мне почуяла, нового, необычного, зверя. Столь же кровавого как и ты. Достал тебя пьяный бурундук Григ, достал, а деваться некуда. Одна ошибка черти сколько лет назад и клетка захлопнулась. Не поняла ты Зиту, не почувствовала. Глупая городская девочка, шлюшка за еду в придорожном трактире. Ха! Готов заложиться на свой волколачий хвост, наша Зита высокого полета тварь. Легко ты тогда отделалась, всего-то мечта рухнула. Мелочь по сути, растереть и забыть. Старой карге за подобную подлость ты сама вогнала вертел в печень. Уши и пальчики не в счёт, издержки глупой жадности и суровых жизненных обстоятельств. Не стоило Старой карге перед смертью так упираться с захоронкой. Не грабила ты её, равновесие восстанавливала. Не справедливость, но хоть равновесие.
Учуяла, что похожи мы. Звери оба кровавые, крови не жаждем, но лить не боимся и не стесняемся.
Ау! Общечеловеки! Где вы? Имеется заблудшая овца и ее тяжкие прегрешения. Заставьте ее преклонить колени пред такими же агнцами Божьими и пусть она скажет: «Я Гретта, дочь кузнеца. Я воровка, шлюха и убийца.» А потом вы, ум, честь и совесть разумного человечества, расскажете ей и прочим овцам о ценности и неповторимости человеческой жизни, мудрости и терпимости, а под конец ввернете нетленку про слезу ребенка. Заодно и обскажете, почему и та жизнь не ее, и слеза совсем чужого ребенка.
Не хотите? Ах, снизойти не желаете. Ну и дерг с вами, почтеннейшие, под ноги только не лезьте уроды…»
Осторожно высвободил руки. Сам не понял как, но поднимаясь на ноги, устроил обессиленно замолчавшую Гретту на покрытой шкурой лавке. С минуту помедлил в нерешительности прислушиваясь к её хриплому дыханию, потом коротко приказал:
— Жди.
И вышел.
Через полчаса. Там же
Чужак вернулся сжимая в левой руке ворох широких, изрядно потёртых, кожаных ремней. Аккуратно закрыл тяжелую дверь не на щеколду, а на добротный дубовый засов и, бросив объемистую ношу на широкую лавку, вытащил из-за пазухи плоскую медную флягу. Взболтав поднёс к носу, жадно втянул воздух, чуток помедлил и протянул посудину Гретте:
— Залпом. Сколько сможешь, но не меньше, трети, лучше половину.
Женщина приняла её молча. Пока хозяина не было она разделась и теперь ждала сидя на полу перед печью. Когда услышала тяжёлые мягкие шаги лишь повернула голову. За последние дни неопределенность, зыбкие неясные надежды и тоскливый страх перед неизвестностью так измотали Гретту, что серьезное нарушение правил поведения ее уже не пугало. Наказание? Чужак чуял как Гретта и боится, и почти желает ударов рабской плети. Чтоб хоть как-то кончилась рвущая душу пытка неизвестностью, томлением призрачных, невозможных, несбыточных надежд. Плеть лишь рвет и уродует тело, такую боль она давным-давно привыкла переживать без особых усилий и почти без потерь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});