Корабли вступили в почти не исследованный район Тихого океана. Одни только испанцы издавна плавали там; но из-за боязни конкуренции они ничего не сообщали о своих открытиях и о результатах произведенных ими наблюдений. К тому же Лаперуз хотел двигаться на юго-запад до 28° широты, где, по мнению некоторых географов, находился остров Нуэстра-Сеньора-де-ла-Горта. В этих поисках, оставшихся тщетными, он совершил длительное и тяжелое плавание, во время которого встречные ветры не раз испытывали терпение мореплавателей.
«Наши паруса и такелаж, — пишет Лаперуз, — каждый день напоминали нам, что мы уже шестнадцать месяцев непрерывно находимся в море; снасти то и дело рвались, а парусные мастера не успевали чинить пришедшие почти в полную ветхость паруса».
Пятого ноября Лаперуз открыл островок, скорее скалу, длиной в пятьсот туазов, где не росло ни одного дерева и вся поверхность была покрыта толстым слоем гуано. Он расположен на 166°52' долготы к западу от Парижа и 23°34' северной широты. Его назвали островом Неккер.
Французы еще ни разу не наблюдали такого спокойного моря и такой прекрасной ночи. Вдруг около половины второго в двух кабельтовых впереди «Буссоли» вахтенный заметил буруны. На море стоял полный штиль, не слышалось почти никакого шума и лишь кое-где виднелись вздымающиеся валы. Немедленно стали поворачивать на левый галс, но этот маневр потребовал некоторого времени, и корабль находился уже всего в одном кабельтове от рифов, когда поворот наконец был совершен.
«Нам удалось избежать самой страшной опасности, какой только может подвергнуться мореплаватель, — рассказывает Лаперуз, — и я считаю своей обязанностью отдать должное команде моего корабля, указав, что еще никогда при подобных обстоятельствах не наблюдалось так мало беспорядка и смятения; малейшая небрежность при выполнении маневров, которые надлежало совершить, чтобы уйти от бурунов, несомненно, повлекла бы за собой нашу гибель».
Эта мель не была известна, а потому следовало точно установить ее координаты, чтобы другие мореплаватели не подверглись таким же опасностям. Лаперуз исполнил свой долг и нанес ее на карту под названием «Отмель французских фрегатов».
Четырнадцатого декабря «Астролябия» и «Буссоль» очутились в виду Марианских островов. Моряки высадились лишь на вулканическом острове Асунсьон. Лава образовала на нем лощины и пропасти, окаймленные единичными, обвитыми лианами низкорослыми кокосовыми пальмами и немногочисленными другими растениями. Пройти сто туазов за час было почти невозможно. Высадка на берег и посадка в шлюпки оказались очень трудными, и ради сотни кокосовых орехов, моллюсков и бананов неизвестного сорта, принесенных естествоиспытателями, не стоило подвергаться опасности.
Задерживаться на Марианских островах Лаперуз не мог, так как хотел достигнуть берегов Китая до отплытия в Европу кораблей, с которыми должен был отослать отчет о работах экспедиции на американском берегу и о плавании до Макао. Определив, не останавливаясь, координаты островов Бабуян, он 1 января 1787 года увидел берега Китая, а назавтра бросил якорь в гавани Макао.
Лаперуз застал там небольшую французскую флейту[166] под командованием лейтенанта Ришери, задача которого состояла в крейсировании у дальневосточных берегов и охране французской торговли. Город Макао слишком хорошо известен, чтобы останавливаться на его описании, сделанном Лаперузом. Унижения всякого рода, ежедневно чинимые европейцам, постоянные оскорбления их достоинства, наносимые самым тираническим и самым подлым правительством в мире, вызывали негодование французского командира, от всего сердца желавшего, чтобы какая-нибудь международная экспедиция покончила с таким невыносимым положением.
Пушнину, выменянную французами на побережье Америки, продали в Макао за десять тысяч пиастров. Прибыль, предназначенную к дележу между членами экипажа, глава шведской компании согласился переслать на Иль-де-Франс. Но несчастным французским морякам не пришлось самим воспользоваться этими деньгами!
Выйдя из Макао 5 февраля, корабли направились к Маниле. Исследовав острова Пратас (Дуншацюньдао), неточно указанные на картах д'Апре, Лаперуз был вынужден зайти в бухту Маривелес, чтобы выждать попутного ветра или более благоприятных течений. Хотя от Маривелес до бухты Кавите всего одно лье, на переход до нее потребовалось три дня.
«Нам удалось подыскать, — сообщается в отчете, — несколько домов, чтобы заняться постройкой двух шлюпок, починкой парусов, заготовкой солонины; в них мы разместили также естествоиспытателей и гидрографов, а для установки астрономических приборов любезный комендант предоставил в наше распоряжение свой дом. Мы пользовались такой полной свободой, словно находились в деревне, а на рынке и в складах могли приобрести то же, что и в лучших портах Европы».
Кавите, второй по величине город на Филиппинских островах, столица провинции того же названия, в то время представлял собой жалкую деревню, где из испанцев жили только офицеры или чиновники; но если город являл взору лишь груду развалин, этого нельзя было сказать о гавани, в которой французские фрегаты нашли все необходимое. На следующий день по прибытии Лаперуз, сопровождаемый капитаном де Ланглем и старшими офицерами, отправился на шлюпке в Манилу с визитом к губернатору.
«Окрестности Манилы очаровательны, — рассказывает Лаперуз, — там извивается очень красивая река, делясь на несколько русел, из которых два главных ведут к знаменитой лагуне или озеру Бай, расположенному в семи лье от моря и окруженному сотней туземных деревень, раскинувшихся среди очень плодородной местности.
Город Манила построен на берегу бухты того же названия, имеющей в окружности свыше двадцати пяти лье, в устье реки, судоходной до озера, где она берет свое начало. Во всем мире нет, вероятно, другого столь удачно расположенного города. Продукты питания имеются в Маниле в большом изобилии и очень дешевы; но одежда, европейские металлические изделия и домашняя утварь продаются по исключительно высоким ценам. Отсутствие конкуренции, запретительные пошлины, всякого рода помехи, создаваемые для торговли, приводят к тому, что материалы и готовые изделия из Индии и Китая здесь по меньшей мере так же дороги, как в Европе. Эта колония, несмотря на то что различные налоги приносят казне около восьмисот тысяч пиастров, обходится Испании еще в полтора миллиона ливров ежегодно, присылаемых сюда из Мексики. Уделяя все внимание огромным владениям в Америке, испанское правительство не имело возможности серьезно заняться Филиппинами; они все еще напоминают земли знатных сеньоров, земли, которые остаются под паром, но могли бы составить источник благосостояния для многих семей.