Читать интересную книгу Том 7. Это было - Иван Шмелев

Восхотел, чтобы сняли его на фотографии… с российской царской короной в руках! Писатель с воображением. И его хотение осуществилось. Сняли его, с короной. Теперь он вошел в историю, весь, с короной. За нею – века славы, века страданий и подвигов. За нею – весь русский народ, великое племя, история великих достижений, великих мук… За нею – Великая Россия. Теперь, все это держит Анри Барбюс. А что… за Анри Барбюсом? Но теперь – это легкое существо хлестко вошло в историю, в историю… России! Оно же держит в своих руках корону царей российских, увенчанную Крестом!..

Достаньте же эту фотографию. И сохраните. Это тоже – «реликвия».

Неопределенная блаженная улыбка на определенно невыразительном лице, немножко сладком, чуть-чуть оторопелом: корону России держит! Что-то он думает? Что за похоть владеет им? Будто и похотливый трепет: в руках заметно.

Но что же его толкнуло ткнуться в «историю России»?! Соревнование ли с губастым негром, погоня ли за славой… Впрочем, это для нас неважно. Важно для нас одно: некий Анри Барбюс – и тот прибежал, – допущен, – весело плюнуть на наше горе, на славное наше прошлое. Маленький «европеец» плевком приклеил себя к великой истории российской!

Запомним, себе в науку. Многое мы должны запомнить, – себе в науку, должны передать народу. Настанет время.

И еще запомним, на утешение, как народ наш метко и крепко врезал:

«Галки и на кресты марают!»

Декабрь, 1927 г.

Севр

(Возрождение. 1928. 21 янв. № 963. С. 3)

Защитнику русского офицера Конради – г-ну Оберу, как материал для дела

Сознавая громадное общечеловеческое и политическое значение процесса об убийстве советского представителя Воровского русским офицером Конради, считаю долгом совести для выяснения Истины представить Вам нижеследующие данные, проливающие некоторый свет на историю террора, ужаса и мук человеческих, свидетелем и жертвой которых пришлось мне быть в Крыму, в городе Алуште, Феодосии и Симферополе, за время с ноября 1920 по февраль 1922 года. Все, сообщенное мною, лишь ничтожная часть того страшного, что совершено Советской властью в России. Клятвой могу подтвердить, что все сообщенное мною – правда. Я – известный в России писатель-беллетрист, Иван Шмелев (6 лет проживаю в Париже, 12 рю Шевер-Париж VII).

1 – Мой сын, артиллерийский офицер, 25 лет Сергей Шмелев – участник великой войны, затем – офицер Добровольческой армии Деникина в Туркестане. После, больной туберкулезом, служил в армии Врангеля, в Крыму, в городе Алуште, при управлении коменданта, не принимая участия в боях. При отступлении добровольцев остался в Крыму. Был арестован большевиками и увезен в Феодосию «для некоторых формальностей», как, на мои просьбы и протесты, ответили чекисты. Там его держали в подвале на каменном полу, с массой таких же офицеров, священников, чиновников. Морили голодом. Продержав с: месяц, больного, погнали ночью за город и расстреляли. На мои просьбы, поиски и запросы, что сделали с моим сыном, мне отвечали усмешками: «выслали на Север!» Представители высшей власти давали мне понять, что теперь поздно, что самого «дела» ареста нет. На мою жалобу высшему советскому учреждению ВЦИК'у Веер. Центр. Исполн. комит. – ответа не последовало. На хлопоты в Москве мне дали понять, что «лучше не надо ворошить дела, – толку все равно не будет». Так поступили со мной, кого представители центральной власти не могли не знать.

2 – Во всех городах Крыма были расстреляны без суда все служившие в милиции Крыма и все бывшие полицейские чины прежних правительств, тысячи простых солдат, служивших из-за куска хлеба и не разбиравшихся в политике.

3 – Все солдаты Врангеля, взятые по мобилизации и оставшиеся в Крыму, были брошены в подвалы. Я видел в городе Алуште, как большевики гнали их зимой за горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал. Они кутались в мешки, в рваные одеяла, подавали добрые люди. Многих из них убили, прочих послали в шахты.

4 – Всех, кто прибыл в Крым после октября 17 года без разрешения властей, арестовали. Многих расстреляли. Убили московского фабриканта Прохорова и его сына 17 лет, лично мне известных, за то, что они приехали в Крым из Москвы – бежали.

5 – В Ялте расстреляли в декабре 1920 года престарелую княгиню Барятинскую. Слабая, она не могла идти – ее толкали прикладами. Убили неизвестно за что, без суда, как и всех.

6 – В г. Алуште арестовали молодого писателя Бориса Шишкина и его брата Дмитрия, лично мне известных. Первый служил писарем при коменданте города. Их обвинили в разбое, без всякого основания, и несмотря на ручательство рабочих города, которые их знали, расстреляли в г. Ялте, без суда. Это происходило в ноябре 1921 года.

7 – Расстреляли в декабре 1920 года в Симферополе семерых морских офицеров, не уехавших в Европу и потом явившихся на регистрацию. Их арестовали в Алуште.

8 – Всех бывших офицеров, принимавших участие и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них инвалидов великой войны и глубоких стариков.

9 – Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России, и что они желают остаться в России, – расстреляли в Ялте, в январе-феврале 1922 года.

10 – По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии в подвале Чеки и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего от них за границу, за время террора за два-три месяца – конец 1920 и начало 1921 года в городах Крыма: Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах, было убито без суда и следствия, до ста двадцати тысяч человек – мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны были по материалам бывших союзов врачей Крыма. По его словам официальные данные указывают цифру в 56 тысяч. По Феодосии официальные данные дают 7–8 тысяч расстрелянных, по данным врачей – свыше 13 тысяч.

11 – Террор проводили – по Крыму – председатель Крымского Военно-Революционного Комитета – венгерский коммунист Бела Кун и его секретарь – коммунистка Самойлова, не русская, партийная кличка «Землячка» и другие. Тов. Островский расстрелял моего сына.

Свидетельствую, что в редкой русской семье в Крыму не было одного или нескольких расстрелянных. Было много расстреляно татар. Одного учителя-татарина, б. офицера, забили на смерть шомполами и отдали его тело татарам.

12 – Мне лично не раз заявляли на мои просьбы дать точные сведения за что расстреляли моего сына и на мои просьбы выдать тело или хотя бы сказать, где его зарыли, уполномоченный от Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского – не русский – тов. Реденс – не русский, сказал, пожимая плечами: «Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша!»…

13 – Как мне приходилось слышать не раз от официальных лиц, было получено приказание из Москвы – «помести Крым железной метлой». И вот – старались уже для «статистики». Так цинично хвалились исполнители – «Надо дать красивую статистику». И дали.

Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная международная комиссия могла получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле.

Я не мог добиться у советской власти суда над убийцами, потому-то советская власть – те же убийцы. И вот я считаю долгом совести явиться свидетелем хотя бы ничтожной части великого избиения России, перед судом свободных граждан Швейцарии. Клянусь, что в моих словах – все истина.

1927 г.

Воззвание Русского общества друзей международной борьбы с большевизмом

Преклоняюсь перед высоко-человеческим движением духа славного Теодора Обера, – этого светлого рыцаря на страже дремлющего лениво мира, не ведающего, что проснуться может для мига смертного. Разве лучшие из святых старцев наших могут до глубины оценить его «стояние». И тем более удивительна его самоотверженная жизнь. Ну да не покинут еще мир Богом, и есть еще его посланные. Я заочно обнимаю эту светлую силу человека в нем. Я черпаю и недостающую мне волю-силу, и веру в людей – в нем, в его движении сердца и в его широчайшем охвате всей сути ужаса, грозящего, навалившегося уже на мир. Каждый на своей стезе стоит. Но стезя его – наитруднейшая, наиответственнейшая.

(Предположительно: Возрождение. 1928. Янв.)

<Заявление>

Я узнал из газет, что, вслед за кинематографами Германии и Латвии, вскоре и на французском экране будут показывать фильму, сработанную по моему роману «Человек из ресторана». Поэтому считаю необходимым еще раз обратиться к общественности со следующим заявлением: