Читать интересную книгу ...И вся жизнь - Павел Гельбак

Совсем ненадолго мать оставила Лени́ну одну в квартире. Роза играла на дворе, а Басе Соломоновне надо было проведать вдову знакомого летчика, который погиб в воздушной катастрофе.

Через час вернулась Бася Соломоновна домой, а Лени́ны уже не было в живых — вышла на балкон, взобралась на стул, перегнулась через перила и свалилась во двор.

Печальная весть застала Якова Владимировича вдали от дома. Он выполнял специальное задание командования на Дальнем Востоке. Даже не смог прилететь на похороны дочери. Все, что мог прислать домой — телеграмму. Слабым утешением в час скорби служат узкие полоски бумаги, наклеенные клейстером на телеграфный бланк.

«Не представляю, как смерть могла вырвать у нас Лени́ну тчк Знаю как тебе тяжело без меня переносить эту утрату тчк Крепись помни у нас есть еще дочь Роза ради которой ты должна жить тчк Крепись Баинька скоро будем вместе тчк».

Даже самые сердечные слова, разделенные «тчк», не заменяют в беде руку друга, его глаз, в которых можно увидеть искреннее участие, найти утешение.

Вернулся домой Яков Владимирович лишь через несколько месяцев. Квартира показалась пустой и неуютной. Жена, услышав шаги, закричала и бросилась в другую комнату, заперлась на ключ.

Старшая дочь, теперь единственная, ухватив отца за галифе, говорила:

— Мамочка у нас совсем одичала. Она даже не причесывается, не хочет умываться… Разве хорошо грязной ходить?

— Нехорошо, дочка, нехорошо, милая. Баинька, открой дверь. Лени́ну теперь не вернешь.

Жена молчала. С силой толкнул плечом дверь. Жена сидела на кровати и со страхом в глазах смотрела на приближающегося мужа.

— Ты что же это, Баинька, нельзя так.

— Не уберегла нашу звездочку, виновата, — не закричала, а еле слышно произнесла посиневшими губами Бася Соломоновна.

— Иди сейчас же в ванную, приведи себя в порядок, — не просил, а приказывал Смушкевич жене.

Раздался телефонный звонок:

— С вами будет говорить нарком.

Ворошилов говорил о высоком доверии, которое оказала партия Смушкевичу. Только что принято решение: Яков Владимирович утвержден командующим воздушным парадом над Красной площадью в день Первого мая.

— Есть командовать парадом! — машинально ответил в трубку, немного помедлив, добавил: — Благодарю, товарищ нарком, за оказанное доверие.

30 апреля Смушкевич поехал на аэродром вблизи столицы проверить самолеты, которые завтра пролетят над Красной площадью. Из дому позвонил механику:

— Подготовьте флагманскую машину к полету.

На аэродроме осведомился о готовности машины.

— Порядочек, товарищ командующий.

— Контакт, — поднял над кабиной руку Смушкевич.

— Есть контакт! — ответил моторист.

Заработали моторы, плавно покачиваясь, послушная умелой руке летчика, машина пошла по взлетной дорожке, начала набирать высоту. И вдруг самолет клюнул носом, замерли моторы. Планировать нельзя, нет высоты. Едва успел перекрыть бензин, как раздался грохот, треск.

Очнулся в одной из палат Боткинской больницы. Как новорожденного, всего туго спеленали бинты. Над кроватью стояли Бася Соломоновна и Роза.

— Все в порядке, Баинька, немного отлежусь и вернусь домой.

Ему делали одну операцию за другой. Левая нога, после того как были удалены раздробленные кости, стала значительно короче. С правой — дело обстояло и того хуже. Оказалась раздробленной тазобедренная кость. Профессор все сокрушался:

— Я же не господь бог, а только человек, как я могу из этой манной каши сделать вам снова кость! Вы падаете с неба, а медицина должна вам делать удароустойчивые кости.

— Вы мне спасли жизнь, профессор, но зачем она, если я не могу летать?

— Мне кажется, Яков Владимирович, что вы и без ног полетите, с таким характером…

2

Герман лукаво улыбался, старался обратить на себя внимание дедушки. Павел Петрович проглядывал вечернюю газету. Наконец внук не выдержал:

— Дедка, я тебя весь день ждал…

— Неужели, что стряслось? Может, с друзьями поссорился или телевизор испортился?

— Не угадал. Хочешь, я продолжу рассказ о нашем герое? Хочешь?

Ткаченко посмотрел на внука подозрительно. Наверное, пришло письмо от дочери Смушкевича.

— Разве хорошо чужие письма читать? — спросил у Германа.

— Никаких писем я не читал, — надув губы, ответил внук, — очень мне нужно чужие письма читать…

— Извини, я думал, что пришло письмо от Розы Яковлевны…

— И нет… Я тебе расскажу о дочери Сергея Ивановича Грицевца. Хочешь?

— Давай, рассказывай, очень интересно…

— В некотором царстве, в некотором государстве, — подражая деду, скороговоркой произнес Герман и озорно посмотрел на старого журналиста, — жила девочка и звали ее Ларочка… А папа у нее был очень-очень известный и смелый летчик. На груди его сверкали две золотые звезды, но дочка Ларочка редко видела папу, так что могла на улице и не узнать…

Здесь наступила длительная пауза. Видно, дальше Герман не успел сочинить рассказа и теперь торопливо листал брошюрку в мягкой обложке:

— Вот… Я тебе лучше прочитаю. Ладно?

— Идет. Что это за брошюра, откуда она у тебя?

— «Крылатым доверьте небо» называется. А я ее купил в газетном киоске. На деньги, что ты мне дал на завтрак.

— Скажите пожалуйста. Молодец. Видно, не на шутку ты заинтересовался крылатыми людьми…

— Читать? — и не ожидая ответа, сказал: — Вообрази, что это не я читаю, а вспоминает Лариса Грицевец.

— Вообразил: вместо тебя вижу девчонку с косичками.

«Из разговоров я узнала, — стал читать Герман, — что некоторые папы уже вернулись оттуда, куда уезжали вместе с моим. Значит, и мой совсем близко. Я по всякому воображала, как он появится дома.

Однажды я играла во дворе. Вдруг чьи-то руки подхватили меня сзади и подбросили высоко-высоко, к самому небу. Я почувствовала запах кожи — так пахли куртки и регланы папы. До сих пор ощущаю этот запах. Но так, как в тот миг, я ни до, ни после его не ощущала. То был запах забытой, но трепетно ожидаемой радости. Я сразу поняла: приехал папа! Он! Ведь никто, кроме него, не мог подбросить меня так легко и так высоко к солнцу. Тем более никто, кроме него, не умел так весело смеяться.»

Герман положил брошюру и сказал запальчиво, словно спорил с Ларисой Грицевец:

— Мой папа тоже меня высоко подбрасывал, когда я был маленьким. А смеется он так громко и весело, что всем сразу становится смешно. Ведь верно, правда, дедка!

— Правда, конечно, правда. Читай дальше. Или мне читать?

— Дудки. Я нашел книжку… «Мы с ним пришли домой, он держал меня за руку, — продолжал читать Герман, — а я никак не могла поверить, что он вернулся, все боялась, что вдруг он куда-то исчезнет и я перестану его видеть, слышать. Вдруг мы останемся с бабушкой вдвоем, а потом войдет мама и, как всегда, с порога спросит: „От папы ничего?“

Нет, нет, он правда приехал, расцеловался с мамой и с бабушкой, присел на корточки и стал доставать из чемодана игрушки. Протянул мне ярко одетого клоуна, который мог крутиться на трапеции, потом нарядную куклу, у которой открывались и закрывались глаза… А велосипед? Я ведь просила и больше всего ждала велосипед. Неужели папа забыл мою просьбу?

— Ты ждешь велосипед… Я не привез, — сказал он виновато. — Не обижайся на меня. Ладно? Мы купим велосипед. Чуточку-чуточку потерпи. Потерпишь?

Я кивнула головой, хотя и не поняла, как получилось, что папа не привез велосипед. И совсем расстроилась через несколько дней, когда увидела у дочери Старкова такой велосипед…»

— Кто такой Старков? — спросил у внука Ткаченко.

— Старков, это — летчик, который с Грицевцом был в Испании. Подожди, не перебивай… «Я спросила у папы, — Герман продолжил чтение, — почему ей привезли велосипед, а мне нет. Он ничего не ответил и отвернулся. Только потом я узнала, что у девочки Старкова был тот самый велосипед, что предназначался мне. Отец отдал его Старковым, чтоб хоть чем-нибудь утешить девочку, к которой не вернулся с войны отец. Я очень благодарна папе, что он тогда поступил именно так.»

— Старков погиб в Испании? — спросил Ткаченко.

— Да… Знаешь, что я вспомнил, деда? Как, помнишь, в Паланге я мячик не хотел дать Йонукасу…

— Запомнил, хорошо. Но здесь, Герка, глубже, значительно глубже все…

— Этот велосипед, как и золотые часы Смушкевича, как комната, которую он отдал инженеру, да?

Дед привлек к себе внука, поцеловал его в лоб. Герман поморщился. Он считал себя взрослым и не любил, когда его целовали или гладили по голове.

…Несколько дней спустя Ткаченко принес из редакции свежий номер газеты. В ней были напечатаны воспоминания Розы Яковлевны Смушкевич об отце. Герман просматривал газету, беззвучно шевелил губами.