Читать интересную книгу Обитель - Захар Прилепин

“Что, что делают в таких случаях? – размышлял Артём, пьяный от своей несусветной радости и юности, ещё уверенный, что сейчас придумает, как быть. – Может, запутать следы? Допустим, я пойду спиной назад…”

Артём попробовал – получилось ещё хуже – как будто он пришёл к Гале – и обратно решил не возвращаться.

“Выйдет утром Крапин, он тёртый милиционер – сразу по ботинкам определит, кто у Гали ночевал. Спросит: «Чего твои следы там делают?». «Откуда я знаю? – отвечу. – Вон, может, Афанасьев в моих ботинках гулял…»”

“А точно! – обрадовался Артём. – Он же крепко спит, натяну ему свои ботинки. Вот тебе, Афанас, месть за святцы!..”

“А как же Галя? Галя оказывается под подозрением, что к ней ночами ходят рыжие поэты”.

Попробовал снова пойти, как все люди ходят, лицом вперёд – получалась прежняя картина: неведомо как он оказался у Гали и оттуда ушёл на чердак. Весь питомник утром будет наблюдать этот путь.

“Может, увести следы к морю? – размышлял Артём. – Все подумают, что я утонул. А я – раз! – и лежу себе, сплю. «А в чём дело?» – спрошу удивлённо, когда утром на чердаке объявится крапинская огромная башка. «А ты почему не в море?» – спросит Крапин, у которого его милицейские концы не сойдутся с концами. «А почему я должен быть в море, что я, пароход “Глеб Бокий”?»”

…Нет, так тоже не годилось.

Артём схватил стоявшие возле порога грабли и пошёл понемногу в сторону своего чердака, тут же за собой сгребая снег.

Получилась вообще несусветная ерунда. Везде снег как снег – лежит, не шелохнётся, – а возле домика, где спала Галя, – как на тракторе прокатились.

“…Вот пусть разбираются, кто к ней на тракторе ночью приезжал…” – пытался себя развеселить Артём, но становилось уже не смешно. Трактор всё равно имел путь ровно от лестницы с чердака до её избы.

“Может, на всём острове снег разгрести? – прикинул он. – Как раз до утра забот… Или хотя бы возле Галиного дома. Выйдет Крапин, скажет: вот чудо, на весь остров снег выпал, а этот дом как куполом накрыли… Может, в Бога уверует наш милиционер…”

…Деваться было некуда – Артём решил переворошить граблями как можно больше снега и возвращаться кривыми, через амбулаторию, путями – главное, чтоб никто не появился, а то придётся объясняться: да вот, мол, решил прибраться, а то снег везде – неопрятно.

Привлечённые суетой, к Артёму сбежались три вечно голодные кошки, пёс – в надежде, что с ним собрались поиграть, вот и грабли для этого взяли, заодно и Фура слезла с крыши, облизывая с лап снежок… Артём стоял посреди зверья как молодой, пути попутавший, Дед Мороз. Попробовал пугнуть – не тут-то было, пёс, например, только развеселился и стал подлаивать, кошки не теряли веры в то, что Артём достанет рыбку из кармана, а Фура вообще ничего не боялась и только с тайной мыслью посматривала на кошек – а то всё рыбка да рыбка…

Раздался звук открывающегося окна, и, ошарашенная, выглянула Галя в гимнастёрке.

Артём поднял грабли и поприветствовал её, попытавшись улыбнуться. Надо было что-то сказать, но что?

– Ты что, рехнулся? – спросила она в бешенстве, глядя на зверьё и своего любезного посреди. – Ты что тут делаешь с граблями?

Ответить было нечего.

* * *

К утру весь снег размело: точно вчера сорок вёдер снега доставили на заблудившейся штормовой туче, а сегодня и след его растаял.

Никто ничего не заметил. Отпечатки кошачьих и собачьих лап в леденеющей грязи, вот и всё.

Только ель возле амбулатории стояла, как дура, в неподтаявшем грязно-белом чепчике и затасканном фартучке.

– Надо ехать, а то вдруг опять шторм, – сказала Галя Крапину.

Они встретились на пятачке меж амбулаторией, баней и административной избой.

Артём с Афанасьевым сидели на крытом крылечке амбулатории. Афанасьев был молчалив и напряжён. Он очень ждал от Артёма разрешения своей просьбы.

– Конечно, – ответил Крапин Галине.

Похоже, ему было неудобно за вчерашнее – он и сам не мог понять, как такое могло ему в голову прийти: с отчётом… ночью… А всё объяснялось просто: сегодня от этой женщины не исходил вчерашний дурманящий ток.

Но чёрная её маленькая голова на фоне мутного неба тревожила Артёма.

– К Горяинову прибыла мать на свидание, он уедет на моей лодке, – сказала Галина.

Крапин улыбнулся и махнул рукой Артёму:

– Слышал?

Артём поднялся и чуть натянуто улыбнулся в ответ:

– Так точно!

– Что ж ты молчал! – крикнул Крапин; они вообще разговаривали громче, чем надо, – и так всё было слышно. – Вези посылку сюда, не съешь по пути!

Артём кивнул, на этот раз не потрудившись улыбнуться.

Собирать ему было нечего – он надеялся скоро вернуться – а что там делать, на большом острове, лучше здесь свою Галю поджидать. Взял только пропуск на проход через Никольские ворота и надел шерстяные носки, а то ноги мёрзли.

Его комната была прибрана женской рукой – в чём это выражалось, он даже не понял, но на сердце потеплело. На бегу, уже выходя, Артём схватил подушку и принюхался: пахнет! пахнет её волосами! – и сначала бросил подушку обратно на лежанку, но потом вернулся и перепрятал под одеяло: может, сохранит запах.

– Ну, бывайте, вашу отчётность я Ногтеву передам, – сухо сказала Галя взявшемуся её проводить Крапину; Артём догадался, что ей не хотелось никаких проводов – к чему эти сантименты…

Крапин и сам тяготился происходящим, посему взял под козырёк, развернулся и поспешил в сторону питомника. Навстречу ему бежала ласковая до подобострастия Фура.

“Хорошо, что она разговаривать не умеет, – порадовался Артём. – А то б растрепала сейчас…”

До причала они шли молча, Артём держался чуть позади.

Рулевой уже сидел в лодке.

Наконец Галя, не оглядываясь, в строгости своей скрыв явное удовольствие, сказала:

– Иди вперёд. Ты меня разглядываешь.

Артём, усмехнувшись, обогнал её и быстро обернулся, чтоб заглянуть в Галино лицо. Заодно и Афанасьева увидел. Тот брёл поодаль, без шапки, расстёгнутый, не решающийся окликнуть – как брошенная собака.

До причала оставалось два десятка шагов. Уже на мостках Артём встал спиной к морю и как ни в чём не бывало сказал так громко, чтоб его товарищ, почувствовавший что-то и прибавивший ходу, услышал:

– Афанасьева надо захватить! – и указал Галине рукой: вот этого. – Гражданин Крапин послал его за лекарствами в монастырь.

– Бумаги при тебе? – спросила Галина, оглядывая расхристанного Афанасьева с ног до головы, но минуя его заискивающий взгляд.

Афанасьев, улыбаясь во всё лицо, хлопнул себя по карману: вот!

Ничего не сказав, со своей привычной отстранённой миной, Галя уселась вперёд.

Никакой бумаги у Афанасьева, конечно же, не было.

Когда уже тронулись, мотор взревел, на берег выбежал Крапин, замахал руками, но видел его только Артём, сидевший лицом к берегу, да и тот сразу отвернулся.

На берегу снова лежало вчерашнее бревно, в ожидании человека, обученного грамоте.

…Плыли недолго, но Артём успел промёрзнуть до посинения.

Галя так ни разу и не посмотрела на Артёма, всё мимо.

“Неужели ж так и сердится… за мать? – гадал Артём, подрагивая. – Да нет… Просто не хочет, чтоб Афанасьев заметил… Проклятый берег, когда ж он настанет”.

Кремль появился в тумане, как угроза.

На причале Галина, ни с кем не прощаясь, молча ушла, будто и в моторке была одна; если и лежало там что – то какие-то тюки с грязным барахлом, пусть другие с ними разбираются.

Артём всё понимал, конечно, но всё равно поёжился – от набранного в пути холода, от нелепой своей обиды.

“Страсть делает человека мнительным”, – впервые в жизни сформулировал он мысль не взятую с потолка, а оплаченную хоть малым, но опытом.

По дороге к Никольским воротам Афанасьев тронул его за плечо и остановил, встав на пути.

– Ты меня взял, я тебе должен, Тёма, – сказал он.

Артём пальцев ног не чувствовал совсем. Вот бы во вчерашнюю баню опять забраться.

– Ерунда, – с трудом разжимая губы, сказал Артём, поглядывая на красноармейцев, топчущихся на посту – ботинки у них были ещё летние. И махнул головой: пошли скорей, Афанас.

Тот сморщился: погоди, слушай, это важно.

– Тёма, тебе надо знать, – сказал Афанасьев, глядя в сторону. – Когда меня сюда направили… Бурцев велел мне ненавязчиво попытать тебя насчёт Галины. А если она приедет на Лисий остров – а Бурцев откуда-то знал, что Галина приедет, – он приказал мне присмотреть за вами.

Артёма слегка качнуло – и сразу, будто его перевернули ногами вверх, а потом резко поставили на землю, закружилась голова.

– Присмотрел? – спросил он и вдруг понял, что Афанасьев вчера не спал, а нарочно сразу умолк и отвернулся, чтобы дать Артёму уйти.

– Он всё знает про вас, Тёма, – сказал Афанасьев, продолжая смотреть в сторону. – Вам бы надо поостеречься. Особенно тебе. Её разве что погонят отсюда, а тебе ещё лет пять накинут и сразу усадят в такой карцер, что… убьют ведь, Тёма.