Однако Найджелу с его мечтами о великом подвиге не повезло. Ему была уготована судьба всех смельчаков – он пал первым. Исполненный отваги, он выбрал себе место в шеренге почти напротив Бомануара и ринулся прямо на бретонского военачальника, памятуя, что начало ссоры было положено ими. Но прежде чем он достиг цели, его захватил водоворот товарищей, а так как он был легче других, его вынесло прочь из толпы и бросило в объятия Алена де Каранэ, бретонского бойца-левши. Они столкнулись с такой силой, что оба тут же покатились на землю. Найджел, легкий и проворный как кошка, первым вскочил на ноги и уже склонился над бретонским оруженосцем, как вдруг сзади ему на голову обрушился сокрушительный удар булавы могучего карлика Рагенеля. Найджел застонал и упал лицом вниз. Изо рта, носа и ушей у него хлынула кровь. Так он лежал, пока продолжалось великое сражение, о котором грезила его пылкая душа, и его бесчувственное тело попирали ноги и чужих и своих.
Впрочем, вскоре он был отомщен. Огромная железная палица Белфорда тут же повергла карлика наземь; правда, и Белфорд, в свою очередь, пал от стремительного выпада Бомануара. Бывали минуты, когда на земле оказывалось сразу человек двенадцать, но броня была так прочна, а щиты и другие доспехи так хорошо предохраняли от сильнейших ударов, что товарищам нередко удавалось поднять поверженных на ноги, и те могли продолжать бой.
Однако многим уже нельзя было помочь. Крокварт нанес удар мечом бретонскому рыцарю по имени Жан Руссоло и срезал у него наплечник, обнажив шею и верхнюю часть руки. Тот попытался было прикрыть уязвимое место щитом, но обнажена была правая сторона, и ему никак не удавалось дотянуться до нее. Отступать ему тоже было некуда – вокруг была плотная толпа сражающихся. Какое-то время он еще ухитрялся не подпускать противника близко, но открытое белое плечо было отличной целью для любого оружия, и в конце концов чей-то топор погрузился по самую рукоять в грудь рыцаря. Почти тотчас же второй бретонец, молодой оруженосец по имени Жоффруа Мелон, пал от руки Черного Саймона, который нашел у врага слабое место чуть ниже подмышки. Еще троих бретонцев – Ивена Шерюэля, Каро де Бодега и Тристана де Пестивьена, из которых первые два были рыцари, а третий – оруженосец, – удалось отрезать от товарищей и свалить на землю, а так как кругом были одни англичане, им пришлось выбирать между немедленной смертью и пленом. Они отдали мечи Бэмброу и отошли в сторону, с горечью следя за жаркой схваткой, которая, то ослабевая, то нарастая, шла по всему полю. Все трое были тяжело ранены.
Сраженье шло без перерыва уже почти полчаса. Тяжелые доспехи, потеря крови, ушибы и невероятное напряжение души и тела так изнурили воинов, что они едва держались на ногах и были больше не в состоянии поднять оружие. Для того, чтобы сражение могло завершиться чьей-либо победой, его надо было на время остановить. В толпу, пришпорив коней, врезались герольды.
– «Cessez! Cessez! Retirez!»* [Довольно! Довольно! Расходись! (франц.).] – кричали они обессилевшим бойцам.
Доблестный Бомануар понемногу вывел оставшихся двадцать пять человек на исходную позицию: они тут же подняли забрала, бросились на траву и, дыша тяжело, как уставшие псы, стали стирать пот с налитых кровью глаз. Паж принес кувшин анжуйского, и каждый осушил по чаше. Не притронулся к вину только Бомануар – он строго блюл великий пост и до захода солнца не позволял себе принимать ни пищи, ни питья. Он медленно обходил своих людей, о запекшимися губ срывались хриплые слова ободрения: он говорил, что у англичан почти все бойцы ранены, а некоторые так тяжело, что едва держатся на ногах; что если бой и был пока не в их пользу, то дотемна остается еще пять часов, а за это время многое может случиться, прежде чем полягут последние из них.
На место боя бросились слуги, чтобы оттащить двух убитых бретонцев; несколько английских лучников вынесли Найджела. Эйлвард собственными руками снял продавленный шлем и разрыдался, увидев бескровное, помертвелое лицо своего молодого господина. Однако он еще дышал, и лучники, уложив его на траву возле самой реки, стали приводить его в чувство, пока наконец вода, которую лили ему на лоб, и свежий ветер не вдохнули жизнь в его искалеченное тело. Он тяжело дышал, с трудом втягивая воздух, но, хотя щеки его чуть порозовели, память все еще не возвращалась к нему, он не слышал ни криков толпы, ни шума боя, который снова вели его товарищи.
К перерыву у англичан окровавленных и бездыханных было не меньше, чем у французов, но в живых все еще оставалось двадцать девять человек. Правда, среди них не нашлось бы и девяти, совсем не пострадавших, а некоторые так ослабели от потери крови, что едва могли встать. И все же, когда наконец раздался сигнал, призывающий к продолжению боя, ни с той, ни с другой стороны не нашлось ни одного, кто не поднялся бы на ноги и не побрел бы, шатаясь, вперед, навстречу врагу.
Начало второй схватки оказалось для англичан неудачным. Бэмброу, как и все остальные, во время передышки поднял забрало, но потом, поглощенный множественными заботами, не приладил его как полагается, так что между ним и налобником остался зазор почти в дюйм. Когда обе шеренги вновь сошлись, бретонский оруженосец-левша Ален де Каранэ заметил эту щель и тотчас вонзил в нее короткий меч. Английский военачальник закричал от боли и упал на колени, но тут же, шатаясь, встал на ноги; однако он был слишком слаб и не мог поднять щит. Пока он стоял беззащитный, перед бретонским рыцарем, силач Жоффруа Дюбуа с такой силой ударил его топором, что рассек не только нагрудник, но и тело. Бэмброу замертво упал на землю, и еще несколько минут над его телом продолжалась ожесточенная схватка.
Вскоре англичане, мрачные и подавленные, отступили, унося с собой тело Бэмброу, а французы, еле переводя дух, снова собрались на своей стороне. И в то же мгновение трое бретонских пленных живо подобрали с земли какое-то валявшееся в траве оружие и со всех ног бросились к своим.
– Стойте! Стойте! – закричал Ноулз и, подняв забрало, вышел вперед. – Так не годится. Вас пощадили, хотя могли бы убить, и клянусь Пресвятой Девой, если вы не вернетесь, я буду считать вас обесчещенными.
– Полегче, Роберт Ноулз, – ответил Ивен Шерюэль, – слово «бесчестье» еще никогда не стояло рядом с моим именем. Только если бы я не стал сражаться вместе с моими товарищами, когда случай позволяет мне это, я счел бы себя ничтожеством.
– Клянусь святым Кадоком, он прав, – прохрипел, выходя вперед, Бомануар. – Вам отлично известно, Роберт, что на войне есть такой закон, а у рыцарей обычай: если того рыцаря, которому вы сдались, убьют, его пленников освобождают.