Гуляющие один за другим проезжали мимо них и с интересом и восхищением смотрели на Жермену.
Ги де Мальтаверн на коне, принадлежавшем ранее князю Березову, гарцевал рядом с коляской, которой правила Андреа. Увидев Жермену, женщина воскликнула:
– Какая красавица!
Она и сама была хороша, потому охотно отдала должное достоинствам незнакомки.
– Действительно, только чертов Мондье способен найти такую красотку. И где он ее обнаружил? – ответил Ги.
Виконт де Франкорвиль и его неразлучный Жан де Бежен пялили глаза и всячески старались проведать, кто эта незнакомка, чтобы поддержать свою репутацию всезнающих, когда вечером в свете их станут о ней расспрашивать.
Дезире Мутон, все такой же толстый, как и прежде, ехал на взятой напрокат лошадке, качаясь в седле, как почти все, кому прежде доводилось оседлывать только валик кожаного дивана в своей конторе.
Все поглядывали друг на друга с озадаченным выражением охотничьих собак, сделавших стойку на рябчика и вдруг обнаруживших тигра.
В ответ на страстное признание графа Жермена улыбнулась, как опытная кокетка, и, состроив насмешливую гримаску, проговорила:
– Вы опять все о том же! Но ведь это сюжет из древней истории! Мой милый граф, скажите что-нибудь новенькое, ведь все прошлое было так давно, что с тех пор, боюсь, Триумфальная арка успела обрасти мхом!
Она произнесла «мой милый граф» таким непринужденным тоном, будто преступление Мондье не разделило обоих непереходимой пропастью. Сказала, как говорят с человеком, равным по положению в обществе.
– Жермена! Умоляю вас! Не надо так! Ведь я неимоверно страдаю!
– Разумеется, очень мило, что вы все еще мучаетесь из-за меня, но без конца слушать объяснения в любви… не очень интересно. Вы, господа мужчины, по вашей эгоистичности только и делаете, что говорите нам о пламени, сжигающем вас… Это, право, скучно.
Она произнесла: «пла…мени» с нарочитым пафосом и врастяжку, отчего слово прозвучало насмешливо.
Граф удивился проявлению таланта актрисы и одновременно восхитился, он не мог удержаться от улыбки и подумал: «Она в самом деле необыкновенная! А я-то принимал ее за маленькую плаксу! Какая женщина!»
– Знаете, мой милый, довольно разговоров о любви, на все свое время.
– Но у меня его нет! А вы – дадите ли вы мне свое время?
– Кто знает!
– Позволите ли вы мне увидеть вас еще раз?
– Почему же нет? Я намерена широко открыть двери своей гостиной для известных людей Парижа.
– Вы окажете огромную честь, если позволите быть в числе избранных.
– Это не слишком большая милость, потому что избранных будет много.
– Об иной милости, как быть одним из многих, я и не прошу.
– И прекрасно! Я буду охотно принимать вас с условием, что вы не будете пылать и не устроите пожар.
– Я стану вас беспрекословно слушаться, Жермена, и вы не будете иметь более покорного и преданного слуги, нежели я.
– Золотые слова! И коль скоро вы такой рассудительный, я сейчас предложу вам место в этом экипаже.
– Ах, Жермена!
– А вы не боитесь, что это вас скомпрометирует?
– Такая милость для меня бесценна… У меня сразу появится тысяча завистников и столько же врагов! Мою лошадь слуга поведет за нами в поводу.
– Сидя рядом со мной, вы будете мне называть всех приметных особ обоего пола, кого будем встречать.
– Чрезвычайно польщен! И раз вы поручаете вести хронику всех любующихся вами и завидующих мне, я постараюсь сделать это интересным.
– Чудно! Меньшего я от вас и не ожидала. А когда придет время возвращаться, вы проводите меня до дверей. Но только до дверей!
– Вы живете?
– На улице Элер. Мой управляющий узнал, что Регина Фейдартишо обеднела, и купил у нее для меня по дешевке дом вместе с мебелью. Всего за восемьсот или за девятьсот тысяч франков.
«Черт побери! Она широко живет!» – подумал граф, садясь рядом с прелестной женщиной, что более и более заинтриговывала и привлекала его.
Когда восьмирессорная карета тронулась, послышался звоночек. Велосипедист пронесся мимо экипажа. Как ни быстро он катил, он все-таки успел переглянуться с Жерменой понимающим взглядом, а потом скрылся в толчее с ловкостью опытного гонщика, лавируя между ними.
Однако один из всадников, старавшихся пробраться к группе, собравшейся возле барона Мальтаверна, юношу на велосипеде заметил и узнал.
«Бобино!.. Пусть черт меня удавит, если это не он! Ведь я всадил ему нож в спину и в газетах напечатали, что он умер, а я его вижу живым и здоровым! Я готов навсегда потерять свое имя Бамбош, если кто-нибудь объяснит, как это чудо случилось».
ГЛАВА 2
Де Мондье проводил негаданную спутницу до подъезда изящного особнячка, принадлежавшего некогда Регине, а теперь ставшего собственностью Жермены.
Она подала на прощанье руку как будто дружелюбно, но явно холодно, а граф испытывал страстное волнение.
Он уехал, не зная куда и не замечая ничего вокруг, преследуемый образом женщины, любимой и желанной сильнее прежнего; пообедал в модном кабаре, не разбирая, что ест, потом беспокойным шагом побрел по бульварам, выкуривая папиросу за папиросой, и, чтобы как-то убить время, отправился в клуб; сел за карты, играл как новичок, промотал большую сумму, чего раньше с ним никогда не случалось.
– Несчастлив в картах – счастлив в любви, – посмеиваясь, сказал очередную банальность Ги де Мальтаверн.
– Да, граф, вы не случайно продулись! – добавил Франкорвиль. – Но нельзя считать, будто вы слишком дорого заплатили за свидание с прекрасной незнакомкой. Надеюсь, вы меня представите ей при первой возможности?
– Вы мне надоели! – резко оборвал Мондье.
– Может быть, вы ревнуете?
– Вполне естественно, – заметил Жан де Бежен. – Графу наверняка не хочется вводить в окружение своей дамы нашу компанию «лакированных бычков».
Мондье ушел, не ответив ни слова.
Дома он лег и не мог сомкнуть глаз. Мысли о девушке его совершенно захватили.
Наутро он скупил все цветы в ближайшем магазине и отправил Жермене. В два часа он пришел к ее дому, но услышал только лакейское: «Мадам сегодня никого не принимает». Вечер он пребывал в нервном возбуждении, в клубе опять проигрался и снова не мог уснуть, мучимый все теми же терзаниями. Подобное повторилось и на следующий день.
Жермена не показывалась на прогулке в Булонском лесу, а в ее доме был один ответ: «Мадам никого не принимает».
Мондье впал в отчаяние, но пока еще в голову не приходили планы насилия, какие прежде он осуществлял с дерзостью. На какое-то время граф стал таким, как все.
Но иногда страстный деспотический характер все-таки проявлялся, тогда развратник думал: «Она смеется надо мной, что ли?.. Хочет поводить за нос… мстит за прошлое, сводя меня с ума?.. Если так… я снова пойду на преступление, чтобы овладеть ею!» Но тут же одергивал себя: «Нет! Не могу овладеть ею, как тогда… бесчувственное тело… Проклятья… Ненависть… А мне нужна любовь! Хочу, чтобы отдалась добровольно».