то надо, и это надо, и другое надо. Сразу появилась масса проблем, что купить. И соблазнов. Бывают такие дни, что мне жить не хочется. Я не могу любить жизнь тогда, я ее ненавижу. Эту неразбериху, эту неустроенность. Но это только тогда бывает, когда я болею, когда у меня нервная система дает сбой. То есть я всегда исхожу из худшего. Ведь я могла бы каждый месяц не получать зарплату, но я ведь ее получаю. Я могла бы скатиться, как некоторые семьи, но я до сих пор держусь. У меня нет того, но у меня есть что-то другое, чего нет у других. Я, например, хожу до кумы, наблюдаю их хозяйство, их жизнь, но я им не завидую. У меня нет такой черной зависти по поводу того, что у них все есть. А я знаю такую женщину, которая завидует. «Всё есть, и такие жадные…». А кто тебе не дает заниматься?! Занимайся!.. Они всю жизнь вкалывают. Они воруют, если говорить честно. Но они при этом держат своего хряка, свою свиноматку. Они хряка дают напрокат, они рано-рано покупают цыплят, и хозяйка возле них крутится день и ночь, чтобы с них что-то вышло. У них есть такая возможность, потому что у них есть летняя кухня. Вот – она к себе мать перевезла и печалится, что кухня будет занята, и она не представляет, куда она денет цыплят. И ее страшит, что помещение для цыплят ушло. У меня-то его и не было, а у нее было, да ушло. Потом – они тоже стараются, цепляются, чтобы не упасть ниже того уровня, на котором они сейчас находятся. Мне кажется, что люди сейчас не стараются нажить что-то. Это делают буквально единицы. Они стараются в период этой неразберихи нажить больше, чем имеют. В основном люди стараются удержаться на той планке, где они были раньше. И когда они немножко начинают опускаться вниз по лесенке, для них это кошмар. И они начинают плакать и жаловаться. Говорить, как они жили раньше – лучше, чем сейчас. А я готова к самому худшему. Я чувствую, что я скатываюсь вниз, что на меня эта неразбериха плохо действует. В то же время я думаю, что я еще держусь на плаву. У меня и запасы есть, у меня и дети учатся, и на лекарства хватает, чтобы пролечить детей. То есть я держусь на этой, низкой, планке. Чтобы все было заплачено – за свет, за газ, чтобы дети учились, чтобы я никому ни была должна. И если разобраться, куда всего больше я вгоняю деньги, так это учеба сына, здоровье детей и чтобы я никому не была должна. Потому что, если я буду должна за свет, за воду, – это будет меня очень сильно давить. Все говорят – замуж, замуж выходи. А я не хочу. Я боюсь, что новый человек в семье собьет меня с этого ритма, к которому я уже привыкла и притерпелась. Поможет он мне в жизни или нет, это еще вопрос. А вот что он меня собьет с этого ритма жизни – это меня больше всего страшит. К тому же это новые расходы. Да, он может что-то в семью принести. Но еще неизвестно, сколько он принесет и сколько он будет тратить? И вдруг он потянет ресурсы из моего бюджета? Он у меня и так трещит по всем швам, а если еще новый человек оттуда потянет, так это просто жизненная катастрофа. Гибель «Титаника»! (
Смеется.) Хорошо, если новый человек собьет меня с ритма в хорошую сторону. То есть мы лучше станем жить, продолжим строиться. А если нет?! Сейчас же в жизни мало таких мужчин, которые бы хорошо зарабатывали, что-то умели делать, и от этого бы была помощь моей семье. А сватаются сейчас всякие: и разведенные, или такие, которых никто не берет, или такие, которые не были женаты никогда, и они на старости лет хотят к кому-то приклеиться. Это опасный выбор. И мало того, что муж может меня сбить с материального ритма – он ведь может сбить меня с ритма нервного. То есть сейчас моя главная мечта – выжить! И определить детей. А на дальнейшее мои мечты, чтобы у меня в старости был свой уголок и чтобы я не мешала детям. И чтобы у молодых был уголок. Я бы жила в этой кухонке – много ли мне надо, старушке?! Люди меня постоянно нудят: давай, мол, продавай дом, покупай более скромный. Они это постоянно твердят! Вот сегодня утром дядя Коля опять начинает меня тревожить. А я как будто воды в рот набрала. Молчу, и все. А про себя думаю: «Если вы так обо мне печетесь, так помогите мне! Дайте мне денег! Помогите мне потолки подбить – вы же мужчины! (
Смеется.)
Постепенно, с разворачиванием повествования, в рассказе Любы Курановской начинают понемногу копиться сюжеты, о которых деревенские респонденты обычно умалчивают – то ли опасаются, то ли скромничают. Но из песни слова не выкинешь. Дискурс крестьянской повседневности поколения «детей» не может не включать в себя событийные сгущения, общее обозначение которых – неформальная экономика. Так принято обозначать довольно широкую панораму активности субъекта, который так или иначе вовлечен в совокупность отношений, не отражаемых в официальной отчетности и не фиксируемых в формальных контрактах. В качестве одной из важных тем анализа неформальной экономики («политэкономии обочин») Т. Шанин особо выделил вопросы «взаимосвязи технологий, ресурсов и умений»[50]. В этой обширной картине эксполярности есть небольшой уголок, где и разворачиваются локальные тактические операции нашей рассказчицы. Они немногочисленны и скромны. Вот их отдельные примеры-кейсы: «Единственное, что я могу себе позволить – это рыба. Потому что рыбу можно выменять на самогон…» – «Я поливаю огород, рассаду лечебной грязью – развожу ее горсть на ведро воды. Ее трудно достать, ее строго учитывают. Но я понемногу из грязелечебницы выношу…» – «Я трачу деньги на то, что не портится, на то, что может полежать…» – «Корма можно было раньше купить за бутылку, а теперь за бутылку ничего не купишь…» – «Раньше, когда я поросенка держала, я этим постоянно пользовалась. Я просто нашла человека, который не за бутылку возил мне, а за деньги. Но сейчас так всех зажали, что они не могут украсть на работе. И поэтому мы сейчас ищем другие ресурсы…» Эти краткие высказывания – только детали той дискурсивной машины, которая производит то «пробное составление мира», о котором говорилось выше. Которая оправдывает и