class="p1">— Феликс поручил ему за мной шпионить. Моему собственному сыну. Молюсь, чтобы ты никогда не узнала, каково это.
Амара не обращает внимания на эти взывания к жалости.
— Расскажи мне, что случилось с тех пор, как Виктория вернулась.
Фабия начинает хлебать похлебку, но без обычного энтузиазма.
— Он взял ее в свою новую таверну, чтобы отпраздновать. Он везде ей хвастается, называет ее своей вольноотпущенной и женой.
Фабия кривит рот, как будто ей попалось что-то горькое.
— Ты обвиняешь меня. Но, думаешь, Бероника не знала? Она тоже тебя не предупредила.
Боль тяжелым грузом оседает у Амары в груди, как сухой хлеб, который в нее впихнула Британника. Было время, когда она доверяла Виктории и Беронике, как родным сестрам.
— Долго это не продлится, — бурчит Фабия, вытирая похлебку с подбородка. — Рано или поздно он всегда на нее срывается. Уверена, все это время он сдерживал себя только потому, что ты бы увидела синяки.
Амара вспоминает, как кожа Феликса пахла помадой, его зачесанные назад волосы, и — самое худшее — жадность в его глазах, когда он хватал ее.
— Ему нужна не Виктория, — произносит она. — Хотя я бы хотела, чтобы это было так. — Он говорит, что уничтожит тебя. — Фабия наклоняет голову, чтобы не смотреть Амаре в глаза. — И это не пустые слова.
— Я знаю.
— Сначала я увижу его мертвым. — Британника впервые открывает рот с тех пор, как Фабия присоединилась к ним.
— Ты знаешь, сколько мужчин пытались его убить? — шипит старуха. — Почему ты думаешь, что тебе это удастся?
— Фабия, пожалуйста, — говорит Амара, взяв ее за руку. — Я не виню тебя за то, что ты мне ничего не сказала раньше. Но молю тебя сейчас сообщить мне все, что знаешь.
— Его люди смотрят за твоим домом. — Фабия говорит так тихо, что Амара едва разбирает слова.
— Он хочет напасть на меня? Или на дом?
— Виктория знает все твои планы, так? Она месяцами хвасталась ему.
— Он хочет напасть на флейтисток?
— Я не знаю точно. — Фабия отнимает у нее руку и поджимает губы. — Не похоже, чтобы он делился со мной своими планами. Но обычно он действует именно так. Сначала нападает на заработок соперника.
— Спасибо.
Фабия пожимает плечами.
— Если за мной следили сегодня, то я все равно что мертва. Так что и сказать можно. — Она вытирает миску куском хлеба и встает из-за стола. Она смотрит на Амару, и взгляд ее выражает одну только суровость. — Тебе стоило ответить ему да.
Домой Амара возвращается в напряжении. Она не ждет, что увидит в своем районе кого-то знакомого. Феликс не так действует. У него довольно большая шпионская сеть: Амара догадывается, что, кто бы за ней ни следил, она точно этого человека не знает. Или наоборот, он может быть известен ей слишком хорошо: может, это кто-нибудь из лавочников, с которыми она здоровается каждый день, которым заплатили или угрожали, чтобы получить сведения.
Если бы не Британника, Амара бы боялась еще сильнее. Они идут рядом, Британника не снимает руки с рукоятки ножа и внимательно смотрит по сторонам. Конечно, британка отлично дерется, но она одна, и с бандой головорезов ей не справиться. Дом, к которому они подходят, больше не кажется неприступной роскошной крепостью, как когда-то, когда Амара думала только о том, как бы сбежать из борделя. Сейчас она смотрит на деревянные ставни в лавке Виргулы и думает о том, как легко под покровом ночи устроить пожар, чтобы все сгорели в своих постелях.
— Думаю, нам стоит все время держать дверь запертой, — говорит Амара Ювентусу, когда они оказываются внутри.
— Не сейчас. Скоро придет хозяин. — Ювентус втягивает воздух сквозь зубы, меряя Амару взглядом с ног до головы. Амара знает, что живот ее еще плоский, но Ювентус, кажется, заворожен ее грудью, которая от беременности не только болит, но еще и увеличилась в размере. Привратник открывает рот, похотливо глядя на Амару, но тут его взгляд падает на Британнику, и он сжимает губы, оставив все комментарии при себе.
Амара берет свою арфу и садится в саду, усталость подтачивает ее силы не меньше, чем страх. Ей интересно, не устал ли Руфус от всего этого тоже, не тяжело ли ему находиться рядом с ней, теперь, когда всякая искренность между ними умерла. Что ж, по крайней мере она все-таки научилась играть на инструменте, который он подарил ей. Мелодия, которую она наигрывает, порой сливается с журчанием фонтана, сильные ноты арфы льются так же мягко, как струи воды. Даже Амара успокаивается от этих звуков.
Тень Руфуса выдает его присутствие прежде, чем он предстает перед ней. Они обмениваются взглядом, но он не подходит ближе, а какое-то время просто наблюдает за ней. По его лицу Амара понимает, что ему нравится ее игра, и она играет эту мелодию как можно дольше, повторяя последний пассаж вновь и вновь, пока ноты не умирают в тишине, нарушаемой лишь журчанием воды.
Руфус садится рядом с ней:
— Это было прекрасно.
Амара наклоняет голову, ожидая, что он поцелует ее, но он этого не делает.
— Филос сказал мне, что Виктория привела сюда сутенера.
— Мне очень жаль, — тихо говорит Амара. — У меня и в мыслях не было очернить тебя. Она больше никогда не переступит порог этого дома, обещаю тебе.
— Я предупреждал тебя насчет нее. Тебе не следовало ее покупать.
— Ты был прав. Прости меня.
— Такая лживая шлюха, как она, наплетет что угодно. — Руфус искоса смотрит на Амару, пытаясь вычислить, что она знает или думает.
Амара закрывает лицо руками.
— Виктория говорила просто ужасную ложь. Я не могла слышать, как она тебя оскорбляет. Пожалуйста, прости, что я вообще доверилась ей, мне так стыдно.
Сквозь неплотно сомкнутые пальцы Амара видит, как он расслабляется. Руфус обнимает ее одной рукой, и Амара льнет к нему. Он целует ее, обнимая уже не так нежно, и Амара понимает, что он ищет иного способа расслабиться.
Потом Руфус на удивление нежен. Они раскинулись на диване в ее гостиной, и он крепко обнимает ее, совсем как раньше. Амара знает, что удовлетворила его желания. Она прибегла ко всем возможным приемам, чтобы доставить ему удовольствие, хотя теперь, когда ее тело стало таким чувствительным, иногда даже прикосновения Руфуса ей неприятны.
— Я помню, как мы впервые занимались любовью в этом доме, — говорит Руфус, лениво поглаживая ее по боку.
Амара тоже это помнит. Ее восторг от всего, что он делал, благодарность, настолько всепоглощающая, что казалась любовью. И Филос, стоявший в тени, когда Руфус поднимал ее на руки. Она так ясно помнит, что он был там