Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

«Что и говорить, мы все немного пуритане, — подумал он. — В том числе и я. А все потому, что терпеть не можем, когда нам тычут в лицо наши привилегии». Ему хотелось избежать этого обеда, чтобы не признаваться самому себе в том, что у него есть возможность позволить себе такое. «А между тем в Красном баре в кругу друзей я не считаю денег, которые спускаю за один вечер». Он наклонился к Жозетте:

— Ты довольна?

— О! Какой ты милый! Ты один такой.

Надо быть дураком, чтобы ради нелепых запретов пожертвовать ее улыбкой. Бедная Жозетта! Ей нечасто случалось улыбаться. «Женщины невеселы», — подумал, глядя на нее, Анри. Его история с Поль кончилась плачевно; Надин он ничего не сумел дать. Жозетта... На сей раз все будет по-другому. Она хочет добиться успеха: он ей поможет. Анри любезно улыбнулся двум приближавшимся журналистам.

Когда двумя часами позже он вылез из такси у дома Ламбера, из ворот выходила Надин. Она приветливо улыбнулась ему; Надин полагала, что в их истории она с честью вышла из игры, и всегда бывала с ним очень любезна.

— А-а! Ты тоже здесь! С ума сойти — какой заботой окружен бедный сиротинушка!

Анри взглянул на нее с некоторой долей возмущения:

— Ничего смешного в том, что случилось, нет.

— Какое ему дело до того, что этот старый подлец умер? — возразила Надин, пожав плечами. — Я прекрасно знаю, что мне следовало бы изображать сестру милосердия, утешительницу и все такое, но я не могу. Сегодня меня одолели благие намерения, и вот нате вам: явился Воланж.

— Воланж наверху?

— Ну да. Ламбер часто с ним видится, — сказала она, и Анри не смог разобрать, крылось ли в ее небрежном тоне вероломство.

— Я все-таки поднимусь, — сказал он.

— Желаю приятно провести время.

Анри медленно поднялся по лестнице. Ламбер часто встречался с Воланжем: почему он не сказал ему об этом? «Боялся, что я рассержусь», — подумал Анри. Его и вправду это сердило. Он позвонил. Ламбер вяло улыбнулся ему:

— А, это ты? Очень мило...

— Какой счастливый случай, — сказал Луи. — Мы так давно не виделись!

— Давно! — Анри повернулся к Ламберу; в своем фланелевом костюме с черным крепом на лацкане тот выглядел весьма сиротливо: месье Ламбер, должно быть, одобрил бы строгую элегантность его костюма. — У тебя, верно, нет сейчас большого желания двигаться, — сказал Анри, — но на сегодня у Дюбрея назначено важное собрание. «Эспуар» предстоит принять серьезные решения. Мне очень хотелось бы, чтобы ты поехал со мной.

По правде говоря, Ламбер ему был не нужен, но он хотел оторвать его от печальных раздумий.

— Мысли у меня совсем о другом, — сказал Ламбер и, опустившись в кресло, мрачно добавил: — Воланж уверен, что мой отец умер не от несчастного случая, его убили.

Анри вздрогнул:

— Убили?

— Дверцы сами собой не открываются, — сказал Ламбер, — и он не убивал себя, ведь его только что оправдали.

— Ты не помнишь историю с Молинари между Лионом и Балансом? — спросил Луи. — А с Пералем? Они тоже упали с поезда вскоре после оправдательного приговора.

— Твой отец был немолод, измучен, — сказал Анри, — волнения судебного процесса могли помутить его разум.

Ламбер покачал головой.

— Я узнаю, кто это сделал! — заявил он. — Непременно узнаю.

У Анри судорожно сжались руки; вот уже неделю ему не давало покоя именно такое подозрение. «Нет! — молил он мысленно. — Только не Венсан! Не он и никто другой!» Молинари, Пераль — его это не касалось; не исключено, что старый месье Ламбер был таким же подлецом, как они, но Анри слишком отчетливо видел его окровавленное лицо на железнодорожном полотне, пожелтевшее лицо, которое освещала удивленная голубизна глаз; пускай это будет несчастный случай.

— Во Франции существуют банды убийц, это факт, — сказал, поднимаясь, Луи. — До чего ужасна эта ненависть, которая никак не желает умирать! — Помолчав, он продолжал любезным тоном: — Приходи как-нибудь вечером отужинать дома, а то мы никогда не видимся, это слишком глупо; есть множество вещей, о которых мне хотелось бы поговорить с тобой.

— Как только появится время, — уклончиво отвечал Анри. Когда дверь за ним закрылась, Анри спросил:

— Дни, которые ты провел в Лилле, были очень мучительны? Ламбер пожал плечами.

— Похоже, не слишком мужественно испытывать потрясение, когда у вас убивают отца! — с обидой в голосе произнес он. — Тем хуже! Признаюсь, меня это действительно потрясло!

— Понимаю, — сказал Анри и добавил с улыбкой: — А насчет мужественности, это все женские выдумки.

Какие чувства испытывал Ламбер по отношению к отцу? Он признавался лишь в жалости, угадывалась и обида: наверняка к этому примешивалось и другое — преклонение, отвращение, уважение, обманутая нежность; во всяком случае, этот человек что-то для него значил. Анри продолжал со всей сердечностью, на какую вообще был способен:

— Не сиди взаперти, не терзай себя. Сделай усилие, пойдем со мной, тебе будет интересно, и ты окажешь мне услугу.

— О! Ведь ты в любом случае располагаешь моим голосом, — возразил Ламбер.

— Мне хотелось бы знать твое мнение, — сказал Анри. — Скрясин утверждает, что какой-то высокопоставленный чиновник, сбежавший из СССР, предоставил ему будто бы сенсационные сведения, изобличающие режим, разумеется; он предложил Самазеллю, чтобы «Эспуар», «Вижиланс» и СРЛ помогли распространить эти сведения. Но какова их ценность? Я просмотрел кое-какие обрывки, но не имел возможности разобраться.

Лицо Ламбера оживилось.

— Ну это-то меня интересует, — сказал он, внезапно поднимаясь. — И даже очень.

Когда они вошли в кабинет Дюбрея, тот находился там вдвоем с Самазеллем.

— Вы только представьте себе: опубликовать подобную информацию раньше всех, да это будет сенсацией! — говорил Самазелль. — Последний пятилетний план датирован мартом месяцем, и о нем практически ничего не известно. Вопрос о трудовых лагерях{94} особенно поразит общественное мнение. Заметьте, что до войны он уже поднимался; в частности, этим была озабочена фракция, к которой я принадлежал; но в ту пору мы почти не нашли отклика. Сегодня все вынуждены занять определенную позицию в отношении СССР, и вот мы, оказывается, в состоянии представить эту проблему в новом свете.

После его басовитых раскатов голос Дюбрея казался едва слышным.

— Априори такого рода свидетельство вдвойне подозрительно, — заметил он. — Прежде всего потому, что обвинитель долгое время уживался с режимом, который теперь разоблачает; к тому же вряд ли можно ожидать, что, раз отмежевавшись от него, он взвешенно соразмеряет свои нападки.

— Что о нем доподлинно известно? — спросил Анри.

— Его зовут Георгий Пелтов. Он был директором Сельскохозяйственного института, — ответил Самазелль, — и месяц назад сбежал из русской зоны Германии в западную зону. Его личность полностью установлена.

— Но не его характер, — заметил Дюбрей. Самазелль нетерпеливо отмахнулся:

— Во всяком случае, вы изучили досье, которое передал нам Скрясин. Сами русские признают существование лагерей и административное интернирование.

— Согласен, — сказал Дюбрей. — Но сколько людей в этих лагерях? Вот в чем вопрос.

— Когда в прошлом году я был в Германии, — вмешался Ламбер, — ходили слухи, что никогда в Бухенвальде не было столько пленников, как после русского освобождения.

— Пятнадцать миллионов мне кажутся вполне умеренным предположением, — заметил Самазелль.

— Пятнадцать миллионов! — повторил Ламбер.

Анри почувствовал, что его охватывает паника. Он уже слышал разговоры о лагерях, но смутно и не задумывался об этом: столько всего рассказывают! Что же касается досье, то он перелистал его без всякой убежденности; он не доверял Скрясину; на бумаге цифры казались столь же нереальными, как и названия с причудливыми созвучиями. Но вот, оказывается, русский чиновник действительно существует, и Дюбрей принимает это дело всерьез. Неведение — вещь очень удобная, но оно не дает представления о реальности. Несколько часов Анри провел с Жозеттой в «Иль Борроме», стояла прекрасная погода, он позволил себе некую совестливость, легко, впрочем, преодоленную. А тем временем во всех уголках земли людей эксплуатировали, морили голодом, убивали.

В комнату торопливо вошел Скрясин, и все взоры обратились к незнакомцу с проседью в черных волосах, с блестящими, словно осколки антрацита, глазами, который следовал за ним без улыбки, с лицом неподвижным, как у слепого от рождения. Его черные точно уголь брови сходились над переносицей острым гребнем; он был высокого роста и одет безукоризненно.

— Мой друг Жорж, — сказал Скрясин. — Временно мы будем придерживаться этого имени. — Он огляделся вокруг: — Место абсолютно надежное? Никакой возможности подслушать наш разговор? Кто живет наверху?