— Дон Эстебан! Довольно изысканной болтовни и пустопорожних споров! Поговорим наконец как разумные люди, к которым мы себя пытаемся причислять. Я не случайно минуту назад говорил о мире и согласии. Больше здравого ума, сеньор, меньше самонадеянности! У нас общие враги и общие интересы, нужно только смотреть чуть дальше кончика собственного носа. И впрямь ли ваша милость печется о благе Венесуэлы? Если так, то хорошо! Прими тогда к сведению, что вместе с этими индейцами я намерен оказать вашей стране большие услуги и охранять ее границы, если только ваше неблагоразумие этому не помешает…
И тут я выложил ему все, что знал об акавоях, об их предполагаемом нашествии на берега нижнего Ориноко — нашествии, слухи о котором доходили уже до ушей дона Эстебана. Знал он и то, что акавои готовят нападение не по своему почину, а подстрекаемые голландскими плантаторами, обосновавшимися в бассейне реки Эссекибо. Во всяком случае, после того как я раскрыл дону Эстебану более широкий и глубокий смысл этих планов, состоявший, вероятнее всего, не просто в нападении на венесуэльских индейцев, а — кто знает? — не в территориальных ли притязаниях голландцев на устье Ориноко, а значит, на территорию Венесуэлы, глаза испанца вспыхнули новым блеском: он понял. Понял, что такая возможность действительно реально существует, ибо уроки истории прошлого доказывали, что голландцы, англичане и французы однажды уже сумели вторгнуться на испанские земли, в Южную Гвиану, и там силой кулака обосноваться.
Кто же мог поручиться сегодня, что голландцы не точат теперь зубы на Ориноко?
— А если явятся акавои, союзники голландцев, — излагал я испанцу свои соображения, — мы будем, следовательно, защищать и целостность Венесуэлы. Но как же нам устоять против них, если вы сами, испанцы, хотите ослабить наши силы на пятьдесят лучших воинов?
— Вы правы! Правы! — поспешно согласился дон Эстебан, расплывшись вдруг в дружелюбной улыбке. — Я полностью поддерживаю позицию вашей милости, она верна…
Так ли уж искренно он ее поддерживал, в глубине души у меня были основания сомневаться. Я сразу понял, отчего дон Эстебан столь охотно подхватил эту идею: зная, что, оказавшись в ловушке, он вынужден будет отступить, он предпочел теперь отступить с честью, по соображениям якобы высшего порядка, а не по принуждению. Испанец, довольный, что выберется из этой переделки без ущерба для собственной чести, стал горячо мне поддакивать, согласно кивая головой, сладко улыбаясь и похлопывая себя по колену.
— Таким образом, — продолжал я, — при этих обстоятельствах мы союзники испанцев и…
В этот момент истошные, отрывистые вопли прервали вдруг мои разглагольствования. Звуки неслись откуда-то издали, со стороны леса. В первый момент трудно было понять, кто кричит и отчего. Но в криках улавливались обрывки испанских фраз. Крики быстро приближались — кричавший явно бежал к нам. Мы все вскочили на ноги, прислушиваясь.
— Бежит какой-то испанец! — сообщил Арнак, отойдя в сторону, чтобы лучше видеть.
— Один? — спросил я.
— Один. И без оружия.
Успокоившись, я снова сел на табурет в ожидании дальнейших событий. Я с первой же минуты сообразил, кто так спешит к нам, а когда увидел бежавшего в изрядно изорванной одежде, с сумасшедшими от ужаса и бега глазами, и особенно после того, как дон Эстебан при виде его удивленно воскликнул: «Фернандо!» — я знал уже достоверно: это испанец, которого ночью я хватил палицей по голове на острове в устье реки.
— Несчастье! — вопил бежавший, хватая воздух открытым ртом. — Беда! Горе нам! Нападение!
— Говори толком! — рявкнул на него дон Эстебан.
— Пленники бежали! — выдавил из себя испанец.
— Бежали? Не может быть! Каким образом?
— Бежали! Им помогли их духи! О боже!
— Какие еще духи? Не болтай чушь, болван! Голову с тебя снять, растяпа! Все убежали?
— Все, сеньор.
— Куда?
— Неизвестно. И лодки забрали.
— Забрали лодки?! — Голос дона Эстебана звучал так, словно его оставляли последние силы. — Вы все спали, мерзавцы, вместо того чтобы караулить.
— Клянусь богом, я не спал!
— Сеньор коррегидор прикажет переломать вам кости, уж я об этом позабочусь! Как все случилось?
— Мы сами не знаем. Нас оглушили ударами по голове, и мы потеряли сознание, а когда пришли в себя, то лежали связанными в кустах. Потом нам удалось освободиться от пут… Лодки и варраулы исчезли… Это дело рук злых духов, сеньор, это темное дело…
— Идиот! — крикнул дон Эстебан, бросая на меня выразительный гневный взгляд. — Знаем мы этих духов!
Фернандо, задыхаясь, прерывающимся голосом рассказывал о случившемся, то и дело со страхом оглядываясь назад, и наконец заключил:
— В лесу полно вражеских индейцев! Они меня преследовали!.. У них ружья!
— Они в тебя стреляли?
— Не знаю. Но я видел — они с ружьями.
— Много их?
— Полный, лес!
Доя Эстебан побледнел еще больше и, прикусив губу, мрачно уставился перед собой. Вероятно, малоутешительные мысли бродили у него в голове.
— Таким образом, при этих обстоятельствах мы союзники испанцев, — продолжал я прерванную фразу с тех слов, на которых остановился, не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, словно и не было никакого эпизода с Фернандо, — и требую, чтобы ваша милость, как и коррегидор в Ангостуре, в ваших же интересах признали мою верховную власть над племенами северных араваков и варраулов…
— И варраулов? — переспросил дон Эстебан, нахмурив брови.
— И варраулов. С их верховным вождем Оронапи мы недавно заключили торжественный союз, и теперь мы как бы один народ. Враг варраула тем самым и наш враг независимо от того, акавой он, голландец или кто другой…
Два последних слова я произнес с особым ударением.
— А если коррегидор не захочет признать вашей самозваной власти? — не без раздражения, спросил дон Эстебан.
— Тогда я буду осуществлять власть без его согласия! — вызывающе повысил я голос. — И ставлю вашу милость в известность — отныне, хотите вы этого или не хотите, все селения варраулов и всех северных араваков находятся под моей защитой и под защитой моих мушкетов!
Стоявших вокруг индейцев слова мои взволновали. Люди знали меня уже давно и понимали — это не пустые слова, брошенные на ветер, ибо сами убедились, хотя бы на примере сегодняшних событий, что при необходимости я умею добиться превосходства над противником, навязать ему свою волю. Со всех сторон ловил я взгляды, исполненные благодарности и почтения, и даже старейшины одаривали меня более благосклонными взглядами, хотя в то же время с опаской поглядывали на дона Эстебана, полагая, что горячий испанец вот-вот разразится гневом и еще покажет мне свои зубы.
Но ничего, подобного не случилось. Дон Эстебан показал мне зубы, но… в широкой улыбке. Он встал и протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатием.
— Что решит коррегидор, — произнес испанец живо, — дело его. Я же согласен с вашей милостью: правьте обоями племенами. Дон Хуан, ты дьявол, говорю я еще раз! Лучше не быть твоим врагом! Пусть между нами царят мир и согласие! Отбивайтесь от акавоев, бог с вами, я ничего от вас больше не требую!
Обнимая меня, он смотрел мне в глаза, расточая слова сердечной симпатии, но взгляд его снова, как и прежде, стал чужим и загадочным, леденившим кровь.
«Черт побери! — подумал я. — Неужели под покровом этих век и впрямь таится предательство? Разрази его гром с его двуличием в облике, возможно, и мнимым, случайным, но все же жутким!»
Когда Манаури перевел последние слова дона Эстебана, среди всех араваков поднялась буря ликования. Радостные клики неслись со всех сторон и эхом рассыпались среди хижин. Неустанно повторялось одно слово: «Ху-ан! Ху-ан!» — произносимое толпой то ритмично, то напевно. Это было мое имя в переводе на испанский. Повсюду вплоть до самого леса знали уже, что фортуна повернулась и в Ангостуру испанцы никого не уведут. Двадцать три пленника давно разбежались по своим хижинам и, собрав оружие и домашний скарб, спешили со своими семьями перебраться из Серимы в наш поселок.