а вспышка Света, осветившая меня. И суд ее беспристрастен и «нелицеприятен».
Адолоническая Искренность – такой же дар Небес, как и волящая свобода, хотя и из иного Начала.
* * *
Сераф и керув немного что могут в человеке без силы Искренности. Чем выше серафическое, керувическое, дельфическое в человеке, тем больше востребованность Искренности. Любого рода эденская жизнь бессильна без сарической Искренности. Совесть, честность, правда, истинность невозможны без Искренности. Процесс сторгического восхождения во многом основан на адолонической Искренности.
Общедуховная сторгичность (чувство ближнего своего) не может быть неискренней, даже тогда, когда все другие аспекты взаимоотношений мало искренни. Чувство общедушевного ближнего не терпит подмены, пусть и самой удачной. Всеобщая любезность, приятно подменяющая сторгичность, не может стать искренней.
Адолоническая Искренность – базовое качество, по которому следует судить о человеке. На ней идет и серафический, и керувический рост, и любое восхождение в сферу Шестого Лица.
Адолоническая Искренность – одно из наивысших начал жизни человека. Начало, непременно сочетающееся с волящей свободой, потенциями аитии, с началами эденского мира и Лицами Отца.
По Лао-дзы, в Искренности начало и конец внутреннего совершенствования.
Искренность – одно из основных метафизических понятий, на котором в конфуцианстве строится и жизнь Неба, и практическая жизнь. Только Искренность процесса мышления, по конфуцианскому жизневоззрению, позволяет доводить мысль до искомого результата.
Искреннему мыслителю важна не похвала, а то, чтобы его правильно поняли, чтобы другие жили вместе с ним его мыслью.
Высшие проявления адолонической Искренности безотносительны к фальши внутренней и внешней жизни. Они устанавливают саму человеческую жизнь, ее колею и течение по этой колее.
Человек на всем Пути восхождения сдает проходные экзамены на адолоническую Искренность. Открытость (хотя бы минимальная) к адолонической Искренности имеет решающее значение и для душевного рождения и затем для Первой критической точки. Пройти Вторую критическую точку без задушевной Искренности определенно нельзя. Душевно лицемерных людей на столбовом и свободном пути не бывает.
В пору повтора жизни кажется, что вся жизнь прожита для того, чтобы под конец жизни стало стыдно за себя. Особой яркостью обладают не воспоминания своего триумфа (как казалось бы), а минуты падений, самоунижение, нравственно безответственные поступки. Это требует переоценки себя. Переоценка себя производится силой адолонической Искренности. Именно она, даже без особого покаяния, чистит Произведение прожитой жизни. Чтобы исключить тот или иной эпизод из своего Произведения жизни, я обличаю себя Искренностью и тем исключаю его. Хорошо, когда такая чистка происходит в жизни не раз.
Адолоническая Искренность спасает и от Чистилища.
Адолоническая Искренность сама по себе вдохновляет перспективой воссияния чистым Светом Искренности самим по себе.
Сила адолонической Искренности в искусстве – духовно элитарная сила.
В словах Пушкина нет ничего такого, что было бы недоступно мыслящему и чувствующему человеку. Пушкин – сочетание гениальной выразительности, идеального вкуса, абсолютной точности интонации и в высшей степени естественной Искренности без усилий ее достижения. Эти качества делают любую пушкинскую мысль, замечание, улыбку, чувство прямо-таки Божественно вкусными.
Об Искренности в себе могу судить только я.
2
Люди часто ценят в себе и других не искренность души, а удачное лицемерие душою. Про таких людей Толстой говорил, что они «серьезно верят, что они действительно то самое, кем притворяются» (т. 28, с. 269).
Представление о мнимодушевности и мнимодуховности возникла у меня при осмыслении действительности тридцатилетней давности и наиболее полно предъявлено читателю в части 6 моей книги «Лев Толстой. На вершинах жизни». Уясним еще раз несколько моментов.
Лицемерный человек знает, что лицемерием он обманывает собой других, и знает, зачем он это делает. Мнимодушевник не подозревает себя в самолицемерии и не знает, зачем он таков.
Мнимодушевность не обман собою других и не обман самого себя даже, а особый стиль и характер переживания себя и своей жизни – постоянно или в отдельный момент ее. В мнимодушевном состоянии внутридушевной жизни человек уверенно понимает то, что не понимает (даже и то, что понять невозможно); и чем больше не понимает, тем увереннее понимает.
Мнимодушевник чувствует, что не чувствует, любит, что не любит (и даже не любит, что любит), верит, во что не верит, и прочее. Душа его позирует самой себе. Но дилеммы «быть или казаться» не бывает у мнимодушевника. Он есть каков есть, а не тот, кем желает казаться другим или самому себе.
Мнимодушевность – способность перерастать в рожденное из самого себя внутридушевное лицемерие, при котором душевная жизнь не подлинна оттого, что само человеческое лицо не подлинно, надето. В состоянии внутридушевного лицемерия человеку кажется, что он верно держит свое лицо, на самом деле он в глубинном смысле теряет свое лицо, прежде всего свою серафическую личность, становится человеком налепленной совести, нацепленной мысли и натянутых на себя чувств. Такой человек без особого труда круто растет мнимым ростом и восходит в никуда во мнимом восхождении.
Обычные мнимодушевники – шалуны духа своего. Внутридушевное лицемерие – шулерство духа своего. И шулерство это не специальные разовые акты, а самопроизвольное действие души.
Мнимость совести, мнимость чувств и мыслей требуют для подтверждения подлинности особо преувеличенных действий. Чтобы себе и окружающим доказать подлинность наклеенной совести, мнимодушевник готов совершать героические поступки во имя подлинного Добра. Иногда тратит на это свою жизнь. Откуда только силы берутся!
Мы различаем мнимодушевность и мнимодуховность. Мнимодушевность – лицемерие души перед собой. Мнимодуховность – лицемерие духа в себе. Душевное лицемерие не выразительно. Духовное лицемерие (частичное или полное) – превращение человека в того, кем он не является. Естественные чувства в противоестественных позах становятся образом внутренней жизни и порнографически извращают всё человеческое в мнимодуховном человеке.
Человек подлинно верующий довольствуется неярким и может обойтись без провозглашений и деклараций. Чем невозможнее, бессмысленнее, недостовернее, экзотичнее содержание Веры, тем она восторженнее, тем элитарнее самосознание мнимой веры. У подлинно верующего нет и не может быть никакой претензии на Веру, как нет и не может быть претензии на дыхание. Человек мнимой веры не выдыхает, он надувает пузырь Веры.
Молитва создает соответственный Вероисповеданию внутренний образ жизни. Мнимая Вера гримирует молитву для утверждения в себе того, чего нет. Молитва для мнимодуховника – не медитация обращенности «Я» к Господу, а слова особого произношения, произносимые по случаю.
* * *
Мнимо не намеренно, и не с намерением, и не намеренный самообман, а состояние души, работающей в одном из своих режимов, в режиме мнимодушевности.
Человек – филическое существо. И живет не только в соответствии с тем, какой он есть, а и с воображаемым собою. Его поведение должно подтверждать ему того, кем он вообразил себя и кем желает, чтобы другие признавали его. Поэтому и усилия по улучшению человека и его жизни должны иметь целью создание наиболее привлекательного образа подлинных достоинств, которым каждый вообразил бы себя и действовал в соответствии с этим.
Мнимодушевность –