— Чем тебе помочь, Пьер?
— Значит, так: Дэйв, Харли и я будем устанавливать стенки, которые я уже напилил, а потом, если хочешь, будешь пилить ты, Дэйв.
Харли вскарабкался на грузовик и ухватился за протянутый Пьером кусок фанеры. Пока он держал его, Пьер поднял другую сторону панели и начал толкать ее на Харли, помогая ему затащить все это в кузов.
— Дэйв, — позвал Пьер.
— Что?
— Прежде, чем пилить, принеси нам скобу. Она висит на внутренней стороне двери в сарае. Сарай сразу за домом.
— О’кэй, — согласился Дэйв и скрылся за домом.
Пьер положил свою сторону панели на задний борт и остановился передохнуть. Харли крикнул из кузова:
— Что случилось, мистер Супард? Все в порядке?
— Жара. Солнце — просто кошмар какой-то. Сейчас отойду слегка, подожди чуток.
Время для Пьера остановилось, все замерло. Он почувствовал, что даже все звуки вдруг исчезли и в перегретом знойном воздухе повисла мертвая тишина. Вдруг Пьер вздрогнул.
Послышались шаги. Голова старика медленно повернулась.
К ним подходил Дэйв Уиквэй — здоровый, как ни в чем не бывало, со скобою в руках.
— Как раз там, где вы и говорили, — улыбнулся Дэйв, подняв железку. — Здорово вы придумали запереть обезьяну в сарае, хоть путаться не будет под ногами.
Пьер отпрянул от него. Невероятно. Это невозможно. Так просто не может быть. Он забыл взвести курок! Он отлично помнил, что взводил его, но память, наверное, сыграла с ним злую шутку. Другого объяснения не приходило на ум. Неужели с мозгами не все в порядке, неужели он свихнулся?
Старик издал горлом нечленораздельный ужасный рык и рванулся прямо к сараю. С губ его продолжали срываться непонятные звуки, когда он дернул на себя дверь.
В глаза ударила ослепительная вспышка. Его тело отлетело назад, из сарая, в вечность.
Объяснение, почему остался в живых Дэйв Уиквэй, было очень простым, по крайней мере, для Гретхен. Она ведь не чокнутая. Она сделала все именно так, как ее учили. Она действовала с точностью робота. Выступление прошло без изъяна, даже с блеском.
Все правильно, Гретхен подождала, пока Пьер — и только Пьер — появится в дверях. Вот тогда-то и наступил самый подходящий момент нажать на курок!
(Перевод М.Ларюнина)
Фрэнк Сиск
ГРЕШНИК ПОГИБНЕТ ОТ ЗЛА
Джеймс Мортон Оливер был человеком выше всяких похвал. В течение многих лет он являлся дьяконом Квинспортской конгрегациональной церкви. В разное время избирался председателем местного отделения Американского общества по борьбе с раком от организации Красного Креста и активно участвовал в деятельности ассоциации по развитию портового района города. С дюжиной единомышленников, проникнутых чувством гражданского долга, он основал библиотеку имени Бенджамина Оливера (своего отца) и в дальнейшем оставался ее главным спонсором. Ежегодно от него поступали субсидии для летнего лагеря местного отряда бой-скаутов. Его безвозмездный дар в десять тысяч открыл кампанию по сбору средств детскому отделению Квинспортской общественной больницы. И им аккуратно уплачивались членские взносы в Торговую палату, хотя для него в этом не было никаких выгод.
Джеймс Мортон Оливер унаследовал приличное состояние от отца, которое было утроено в последующие двадцать лет расчетливым приобретением акций страховых компаний. Каждый месяц он проводил несколько дней в Хартфорде и столько же в Нью-Йорке, куда его отвозил личный шофер, невысокий крепко сложенный негр по имени Дарви Тайлер, который одновременно служил и дворецким.
Все остальное время мистер Оливер посвящал Квинспорту и его окрестностям — «красивейшему месту во всей Новой Англии», как неизменно провозглашалось им на званых обедах в качестве главного тоста.
Фамильный особняк исправно служил основным местом обитания уже третьему поколению Оливеров. Его построили на Джерико Хилл еще два века назад, и, благодаря заботливому уходу, особняк до сих пор пребывал в отличном состоянии. За две сотни лет главное квадратное здание в стиле восемнадцатого века обросло бесчисленными пристройками и галереями, и теперь там удобно разместилась бы довольно большая семья.
Все эти роскошные апартаменты живописно раскинулись на площади в девяносто акров. Границы владений Оливеров были отмечены рядом высоких норвежских сосен, вечнозеленых недремлющих часовых. А уже за ними раскинулась морем буйная зеленая масса из буков, дубов, берез и рябин. Ближе к дому виднелись ухоженные маленькие садики с яблонями, грушами и вишнями.
Джеймс Мортон Оливер управлял своим имением практически один, если не считать нескольких слуг. Кроме Дарви Тайлера была еще Джозефина Даунз, толстая с багровым лицом повариха, и высокий, с замороженными движениями, немногословный Си Грин, садовник и подручный на все случаи жизни.
Джеймс Мортон Оливер никогда не был женат. Однажды в его жизни промелькнула молодая леди из Ньюберипорта, штат Массачусетс, с которой Оливер был уже помолвлен, но она так же внезапно исчезла, погибнув в автомобильной катастрофе. В ту пору ему стукнуло лет двадцать восемь. После этого все его любовные похождения или прекратились или тщательно скрывались от общественных кривотолков. Большинство граждан Квинспорта склонны были придавать романтическую окраску происшедшему несчастью, будто та девушка из Ньюберипорта (которую даже видевшие только раз считали за исключительный случай редкой красоты) осталась единственной чистой любовью для Оливера и никто никогда не сможет затмить ее образ в его сердце.
Джеймс Мортон Оливер, будучи единственным отпрыском своих родителей, не имел близких родственников. Несколько двоюродных братьев и сестер, чьи смутно знакомые лица изредка всплывали в его памяти, давно затерялись в складках времени. Тетка, младшая из отцовских сестер, предположительно, осела в Фениксе, штат Аризона, и на великосветских приемах играла, вероятно, роль престарелой дамы. Дядька по материнской линии как минимум десять лет боролся с зеленым змием и в конце концов пал его жертвой, проведя остаток своих дней в госпитале в Вест-Хэйвене.
Что касается друзей, то Оливер имел их чуть ли не в каждом уголке земли, но по-настоящему близкого друга у него не было. Несмотря на душевную теплоту, доброжелательную улыбку и бескорыстную готовность прийти на помощь тем, кто нуждался в нем больше всего, люди постоянно ощущали в его глазах какую-то неуловимую отчужденность, удерживающую их от дальнейшего сближения. Он всегда протягивал руку помощи, но никогда не распахивал своей души. Ему во всем доверяли, не услышав от него ни одной сокровенной мысли. Единственный, кто мог похвастаться, что знал о нем больше других, был его адвокат, Герман Максфилд, и все же как человек Оливер был ему незнаком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});