Читать интересную книгу Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

При отражении последней немецкой атаки оказался ранен Некрасов. Пулеметная пуля прошила бедро – почти в том же месте, где месяцем раньше. «Сговорились они там, что ли?» – раздраженно кричал политрук бинтовавшей его Волошиной – пока не потерял от боли сознание. «Опасно, – шепнула она. – Кость».

Что еще? Взвод Лукьяненко по потерям сравнялся с первым и третьим. Было разбито предпоследнее орудие. Из беспушечных артиллеристов получился неполный стрелковый взвод. Второе отделение бронебойщиков сохранило противотанковые ружья. Данилко командовал последней оставшейся пушкой. Дивизия благодарила, обещала подкрепление и приказывала держаться. Над правым крылом нависли потеснившие соседей фашисты.

Что касается инцидента, ситуация была патовой. Мы не могли пожаловаться на Земскиса, чтобы не подвести Старовольского, а Земскис не мог пожаловаться на нас, чтобы не оказаться под трибуналом. И вообще нам было не до жалоб. Мы углубляли разрушенные окопы и готовились к новому дню.

Ночь и день

Старший стрелок Курт Цольнер

8 июня 1942 года, понедельник, второй день второго штурма крепости Севастополь

Мы валялись в этой воронке с вечера. Я, Главачек, Дидье, Браун и один незнакомый мне парень из третьего взвода. Он никак не мог умереть, а мы ничем не могли помочь. Остались без перевязочных средств, вымазались в крови – и теперь дожидались, когда он скончается. К счастью, он быстро потерял сознание и перестал изводить нас стонами.

Попытки выбраться, предпринятые после того, как мы оказались в этой просторной яме (что утешало, сухой), были решительно пресечены огнем станкового пулемета. Когда стемнело, русские стали пускать ракеты, отправляя очереди трассеров туда, где засекали малейшее передвижение. Похоже, они догадывались, что мы где-то тут, и только ждали случая, чтобы нас пристрелить. Хуже всего было то, что мы утратили ориентиры и не понимали толком, где находимся. «Надо ждать», – заявил решительно Главачек. Больше сказать ему было нечего.

Во время второй контратаки русские рассекли нашу роту. Отстреливаясь, мы залегли в воронке и сначала находили свое положение совсем недурным – до нашей третьей, уже ночной попытки оттуда выбраться. Именно тогда парень из третьего взвода и схлопотал две пулеметные пули в грудь. Если бы не он, их получил бы я. Однако он вылез чуть раньше.

В ночные часы пыль немного осела, равнину осветила луна. Она была на ущербе, казалась слегка красноватой, терялась в ослепительном свете ракет и оптимизма не прибавляла.

До наступления ночи мы успели переговорить об всем, что могло прийти в голову в подобных незавидных обстоятельствах. Действительно ли снаряд дважды не падает в одну воронку, осталось ли что от роты – а если осталось, то отведены ли они назад или, как мы, прячутся в ямах и складках местности а если отведены, то что получили на ужин. Ракеты и луна поочередно вырывали из мрака стенки нашего убежища, по частицам каменистой породы и пятнам окалины пробегали нитевидные искры.

Когда мы перекусили сухарями, колбасой и шоко-колой, Главачек с таинственным видом заявил (тот парень еще не был ранен, и мы были полны надежд на перемену в своем положении):

– Угадайте, чего мне хочется.

– Вероятно, фужерчик игристого «Князь Меттерних»? – предположил Дидье.

– Нет, – ответил Главачек, – мне всего лишь хочется срать.

Еще нераненый парень из третьего взвода пожал плечами.

– Так сядь и посри, русские не увидят, а мы, так и быть, отвернемся.

– Так ведь не срется, – посетовал старший ефрейтор с простодушной гордостью жителя отдаленной приграничной местности. Недавно покинувший протекторат, он, похоже, впервые столкнулся с феноменом запора и находил свое нынешнее состояние уникальным – между тем как не менее четверти фронтовиков страдали дисфункцией моторики прямой кишки. Ходить весь день полуголодным и наедаться под вечер – такое мало кому пойдет на пользу, не говоря о вечной сухомятке. Браун хмыкнул и ничего не сказал.

– Значит, не хочется, – резюмировал наивный парень. Его лицо в этот момент мне показалось знакомым – не из тех ли он новобранцев, что прибыли вместе с нами из лагеря?

– В том-то и дело, что хочется, – объявил торжествующе старший ефрейтор. – Но не можется. Вот в чем проблема.

Заскучавший было Дидье встрепенулся на слове «проблема» и с удовольствием перевел беседу в научную плоскость.

– Твоя проблема, друг Главачек, заключается в ином. А именно в том, что актуальная ситуация не располагает к совершению акта дефекации. Полагаю, что описанное тобой явление носит психосоматический характер.

Заняться было нечем, настроение оставалось отвратным, и я подхватил:

– Вне всякого сомнения, глубокоуважаемый коллега. Даже не будучи специалистом в данном вопросе, могу предположить, что оно напрямую связано с переживаниями миновавшего дня.

Парень из третьего спрятал лицо в кулак. Однако Главачек внимал консилиуму с долей священного трепета. Нашу ученость он уважал. Мрачный Дидье продолжал резвиться.

– Впрочем, не следует исключать возможности, что с наступлением темноты, когда видимость приблизится к нулевой, а интенсивность беспокоящих звуков понизится в должной мере, звездное небо над головой сумеет оказать благотворное воздействие как на психическое самочувствие, так и на общее состояние организма, что заметно облегчит совершение ставшего необходимым физиологического процесса.

– Звездное небо, говоришь? – переспросил Главачек, почуяв подвох. Но небо и впрямь обещало стать звездным – если рассеется дым.

Браун укоризненно посмотрел на меня и на Хайнца.

– Имейте совесть, не измывайтесь над человеком.

Я возразил:

– Мы не измываемся, Отто, мы лечим собственные нервы.

После этого разговора мы попытались уйти из воронки. С известным результатом, после которого стало совсем не до шуток.

* * *

Мы дежурили по очереди. Но в моменты отдыха не спалось. Несколько раз я забывался в полудреме – но всякий раз бывал разбужен стрельбой, иногда невыносимо близкой. Надо было ждать – вопрос только: чего? В темноте мы запросто могли напороться на русских, однако при свете нас могли накрыть еще с большей легкостью, чем сейчас. Оставалось надеяться на то, что удастся по звукам понять, когда возобновится атака.

Парень из третьего умер часу в четвертом, когда уже брезжил рассвет, а перестрелка становилась всё более оживленной. Мы слышали рычание и лязг штурмовых орудий, первые выстрелы русских пушек и пока еще единичные залпы нашей артиллерии. День начался.

– Ну, теперь можно жить, – заявил Главачек, прислушиваясь к начинавшейся какофонии – как в другом месте и в другое время слушал бы Вольфганга Амадея (либо Фридриха Сметану – или что он любил послушать в злосчастной своей Богемии?). – Вроде бы наши вон там.

– Вроде бы, – сумрачно зевнул Дидье в ответ.

Повернувшись к мертвому парню, он извлек у того из-под рубашки висевший на шнурке, как у каждого из нас, опознавательный жетон. Переломил пополам. «Преломление жетонов» – не правда ли, звучит? Пошарив в карманах и сухарной сумке, достал солдатскую книжку, какие-то свернутые листки и порцию шоколада. Шоколад, подумав, засунул обратно, после чего спросил:

– Кто возьмет на хранение? Бери-ка ты, Йорг. Командир как-никак.

Старший ефрейтор поморщился. В документах покойника он не нуждался. Возможно, на этот случай существовала богемская примета. Дидье мог бы взять и сам – но не следовало исключать, что у него тоже имелись приметы на этот случай. Поколебавшись, я вытянул руку.

– Давай. Место надо запомнить.

Обрадованный Главачек (примета, похоже, действительно была) скомандовал:

– Проверить оружие.

Дидье кивнул. Без великого и многоопытного старшего ефрейтора мы бы точно никак не догадались. Я взглянул на переданный Хайнцем кусочек цинка. Третья рота. Пехотный полк. Личный номер, далеко превосходивший штатную численность роты – свидетельство потерь и пополнений. Группа крови «В». Такая же, как у меня.

Я открыл солдатскую книжку. «Йозеф Хольцман. Род. 24.IX.21 в…» Название города было знакомым. Я заглянул на пятую страницу – город остался тем же. Улица и номер дома – Оксенвег, 25.

– Твой земляк, – сказал я Дидье. – Ваш округ.

– Откуда именно?

Я назвал. Хайнц поморщился.

– Паршивейший городишко. Мне там раз наваляли, еще когда я был в гитлерюгенд. Уроды сельские.

Я вернулся к первому развороту книжки. «Религия – католическая. Социальное положение, профессия – электротехник, ученик. Рост 172 сантиметра. Лицо овальное…» Я перевел глаза на лицо умершего. Возможно, оно действительно было овальным, но сбоку понять было трудно. Рот девятнадцатилетнего мертвеца приоткрылся. Казалось, он скалится на встающее над нами солнце, еще не затянувшееся дымом. Я пододвинулся к Йозефу Хольцману, снял платок, которым тот обмотал кадыкастое горло ради защиты от пыли, и накрыл им побелевшее, несмотря на загар, лицо, подоткнувши края под затылок. Так было лучше.