Читать интересную книгу Зона обстрела (сборник) - Александр Кабаков

Группа собралась в самом большом номере, в двухкомнатном люксе, который, как обычно, заняли Геночка и Игорь. Игорь сидел в кресле у телефона, названивал куда-то по своим директорским делам, хозяйственный Геночка уже прекрасно накрыл стол – и салфеточка чистая, и коньячок, и бутербродики нарезал элегантнейшие из какого-то подножного корма, какого-то сырка плавленого, каких-то огурцов маринованных буфетных. «Что, не видишь, стакан сейчас упадет?» – грубо сказал Игорь, прикрыв трубку. «Вижу, милый, я все вижу, у меня не упадет», – кротко ответил Геночка, и Сергея опять, как всегда, передернуло от этой грубости и кротости, к этому семейному быту он привыкнуть не мог никак, хотя работали вместе уже больше года. Наверное, стоило бы избавиться от этих известных всем филармониям «голубых гитар», но Игорь – гениальный директор, он увеличил цену Сергея втрое, а лучшую соло-гитару, чем Геночка, вообще найти нельзя. Уж если сам Леша Макаров, при его-то возможностях выбора, возил эту пару в своем «Поп-Олимпе» пять лет и даже отмазывал их от каких-то очередных неприятностей…

Остальные ребята молча покуривали в ожидании кира и ужина, приткнувшись кто на подоконнике, кто на кровати, кто на диванной подушке, сброшенной на пол. Угрюмовато глядели – устали все за эту поездку дико, в межобластных «яках» сдавливало колени, на полу в аэропортах чавкала грязь, в артистических сновали гигантские тараканы, а залы были полупустые, сонные, два ряда местных фанатиков с понтом рвались к сцене, менты их равнодушно отталкивали и время от времени, в перерывах между песнями, в матюгальник объявляли, что «администрация предупреждает, танцевать в зале нельзя, нарушители будут удаляться». После концертов смотрели из автобуса, в пятиэтажках горели все окна, народ лип к телевизорам в надежде, что скажут точную дату появления колбасы без талонов, но говорили всякую муть про никому не нужную свободу, а народ все равно ждал, и отвлечь его от этого ожидания никакой рок не мог – даже основанный на национальном мелосе. В Свердловске дико поругались Валерка и Женя, Сергей едва не остался сразу и без барабанщика, и без второго клавишника. Поругались без причины, от тоски, но страшно, едва не подрались: Валерка стоял на своем, он был уверен, что три комплекта новеньких палок у него увела какая-то девка, которую Женя привел в номер. Это была явная чушь, девка скорей увела бы кожаную куртку или плеер, валявшийся на столе, а палки Валерка просто забыл где-то за сценой, но он стоял на своем. Мирили их долго, кончилось большой пьянкой в аэропортовском ресторане, официантка едва не вызвала милицию за «внос и распитие».

Теперь все сидели по углам, вяло курили, ждали, пока Геночка закончит свою икебану. За окном и тут маячил все тот же, с рукой, выл ветер, а в комнате было еще жарче, чем в номере Сергея, и уже сильно накурено, дым плавал над торшером и настольной лампой – свет был включен весь, и из походного Игорева «шарпа» постанывала Арета Франклин, любимая его Ареточка, Игорь начинал работать еще с джазменами и с тех пор любил соул.

Он положил трубку и подошел к Сергею. «Слушай, Серега, – сказал он вполголоса, по обыкновению оглядываясь по сторонам, будто опасаясь шпионов, директор есть директор, – тут в гостинице питерские живут, камерный состав. Они по лекторию приехали в дэка тракторный. С ними сейчас Лена Панарина играет, знаешь ее?» – «Знаю, конечно, – Сергей попытался поймать взгляд Игоря, но это, как всегда, не удалось. – Классная пианистка, я ее в Гнесинке как-то слушал. Ну, и чего?» – «Да понимаешь, – Игорь все так же бормотал чуть слышно, – мы тут с ней пересеклись в вестибюле, она меня еще по Росконцерту помнит… Говорит, что твоя поклонница, зашиб ты ее душу своим голосишкой, мечтает познакомиться… Я думаю, позвать, может?» – «Зови, – Сергей пожал плечами, – все лучше, чем на ваши рожи смотреть…»

Тут Геночка пригласил к столу, Сергей сразу налил себе полстакана, чтобы прогреться – простуда все же маячила где-то поблизости, хотя и отступила после душа и в тепле, – а потом уже не пить. Дрянной азербайджанский коньяк проскреб по горлу, но свое дело сделал: снизу в грудь пошло тепло, голова стала легкой, в носу подсохло. Сергей отвлекся, заговорили о новой электронике, которую сдавали «иноземцы», полный комплект «Ямахи», и недорого, за сорок штук можно было бы взять… Но тут открылась дверь, и все заткнулись. Лауреат международных конкурсов в Варшаве, Париже и Вене Елена Панарина явилась во всей славе своей – в экзотике черных кудрей, тускло мерцающих цыганских глаз, лилового шелка на маленькой, зато круглейшей заднице и золотого шелка на огромном, зато дивно отлитом бюсте. Все это так не вязалось с «ливайсами», «адидасами» и прямыми прядями сидящих в комнате, что почувствовал даже Игорь, маячивший позади гостьи, – смущенно хихикнул: «Вот, ребята, кого я привел…» Но гостья справилась быстрее всех – Сергей потом привык к этому ее умению справляться со всем, от гриппа и домочадцев до дамочек в иностранном отделе концертного объединения. «Можно с вами выпить, ребята?» – И жестом опытнейшего человека откуда-то из-за спины на стол бутылку прекрасного, любимого молдавского. И Сергею: «Ну, вот и сбылась мечта. Любимый певец, звезда… Теперь могу всем говорить, что знакома…»

Часа через два расчехлили маленькое электропиано, и Лена, осторожно примериваясь, села за него и сыграла нечто пенистое, неуловимое, все время переползающее через край, и умоляюще глянула на Сергея, и начала его коронный «Петербургский романс», но без всякого ритмического подстегивания, классически. Сергей подошел поближе и вступил, и она к концу подпела, и ребята тихонько, а из соседнего номера сначала стучали, но потом перестали, поняв, видимо, что больше никогда не услышат бесплатно Сергея Кольцова с таким аккомпанементом. «…А зимняя любовь сведет морозом губы, охрипнет наш романс, зачахнет наш роман…» Лена пела, как всякий профессиональный музыкант, точно, но невыразительно, и именно в сочетании с задыхающимся хрипом Сергея в этом был какой-то дополнительный кайф, который все почувствовали. «…Покрыт имперский град чухонскими снегами, застывшие дымы, умолкшие дома, огни в окне горят нестертыми слезами… Нам не прожить зимы, нам не сойти с ума…»

Лена взяла аккорд, как бы собираясь на большой проигрыш, – и бросила, закурила. И Валерка шепнул Сергею: «Похоже, готова… Вот такой-то бюст на родине героя… А?»

А Сергей вдруг скис, протрезвел, испугался, понял, что его уже несет, что уже начинается это не раз испытанное и трижды проклятое и им самим, и, конечно, Иркой то самое его состояние – впадание в любовь, лихорадка, оживление, жизнь, за которой, так же неминуемо, как головная боль за коньяком, следуют ужас, скандал и муки. Уже было все это, тогда Ирка ждала Сашку, ходила вся в пятнах, с обтянувшимися скулами, как бурятка, а Людке было три года, она болела отитом, жутко мучилась, ее было невыносимо жалко. И все же чуть не ушел, собственно, уже ушел, уже почти обжил ту квартирку с лакированным паркетом и вещами на строго закрепленных местах. Что с ним там было бы – страшно представить… Господь уберег, и Ирка вытащила, можно сказать, с того света. Сейчас бы закатывал огурцы на зиму, машину бы вылизывал и искал бы кабак повыгодней и поближе к дому – сесть штуки на полторы в месяц и ловить кайф…

Между тем Лена встала, очень мило попрощалась с уже захмелевшей и говорившей кто о музыке, кто о бабках компанией, Игоря, начинающего клевать носом – устает и самый неутомимый директор, – поцеловала в щеку и прикрыла за собой дверь со словами: «Надо подремать немного, а то завтра работяг напугаю…» Когда она ушла, засобирались и все, был уже третий час ночи. Сергей встал, делано лениво потянулся, сказал: «Ну, кочумаем до завтра?..» – но к двери шагнул предательски резко, даже суетливо. Впрочем, это уже было безразлично.

Лена стояла на лестничной площадке, сигарета в ее руке дымилась, но она забывала подносить ее ко рту.

– Откуда ты знала, что я пойду здесь, а не поеду на лифте? – спросил он.

– А ты откуда знал, что я стою здесь, а не ушла давно в номер? – ответила она.

Это были их последние слова за ночь, потом они уже только бесконечно повторяли имена друг друга. По полу, куда они стащили гостиничный матрас, потому что кровать была узка, шатка и шумна, одновременно шло тепло от батарей и ледяные струи из каких-то щелей, и Сергей сразу захлюпал носом, но потом и это прошло, и осталось только время, отмечаемое быстро светлеющей серостью за окном и бесконечно сменяющимися движениями, сочетаниями, и пот тек и высыхал на его спине, и ее слюна обжигала, словно кипящая, и маленькие, по-детски короткие и широкие ступни упирались в его плечи, а он все прятал лицо, задыхаясь, глубоко вдавливаясь, до грудинной кости, так что мир по сторонам весь был тонкой, голубоватой, кругло натянутой кожей, а он сползал, давился волосами, и губы жгло, и болела, будто надорванная, перепонка под языком. Он склонялся над нею, чувствуя, как искажается его лицо, и она широко открывала глаза и смеялась тихо, как смеются от счастья дети.