холмы в сторону Красноярска.
Но с окраины города по распавшейся колонне беспорядочно ударили орудия. Послышался нарастающий свист приближающихся снарядов, следом последовал оглушительный взрыв. Осколки разлетелись в разные стороны, и начался потрясающий грохот. Все пространство наполнилось раскатами артиллерии. Канонада с каждой минутой усиливалась.
Раздалось жалобное ржанье лошадей. Неудержимые кони шарахнулись, вздыбились и, оскалив морды, понеслись по полю. От взрывов земля загудела, вздыбилась. Вверх полетели части саней, имущества, коней и людей. Все поле сплошь покрылось разными вещами и предметами.
Кони рвали постромки, на бешеном скаку ломали себе ноги. С саней как горох из мешка посыпались люди. Живые люди, обезумев от страха, сломя голову понеслись среди взрывов. В предсмертном ржанье бились в снегу, корчились кони. Все смешалось: крики, ржанье, вой, грохот орудий и стрельба. Испуганные птицы устремились прочь от страшного места.
— Мама, нам страшно, — испуганно закричали дети Полины.
Полина крепко прижала к себе детей, чтобы не выпасть из саней. Но после резкого рывка они неожиданно вывались из них. Платон хотел остановить коня, но он, отказавшись ему подчиниться, с задранной вверх головой понесся, как сумасшедший. Напрасно Перелыгин рвал его рот удилами, взбесившийся конь не чувствовал никакой боли.
— Платон, надо их подобрать, — закричала Дарья.
— Конь не слушается меня, придется их оставить.
— Там солдаты с офицером бегут, может они им помогут.
Полина, вскочив на ноги, подхватила плачущих детей. Рядом остановился капитан, солдаты, не задерживаясь, пробежали мимо.
Полина сквозь оглушительный грохот прокричала:
— Господин офицер, спасите нас! Я на вас всю жизнь буду молиться!
Полина суетливо перекрестилась на восток. Офицер, подхватив детей под мышки, устремился вслед за солдатами.
Земля взметывалась вверх столбами со снегом. Все смешалось с огнем и дымом. В пространстве для людей не осталось места на земле.
Недалеко от саней Перелыгиных с оглушительным грохотом разорвался снаряд и над ними пролетел чей-то разорванный полушубок. Уши зазвенели от близкого взрыва, по саням забарабанили мерзлые комья.
— Скачи назад. Мы погибнем, — закричала от страха Дарья.
Они пронеслись мимо дьякона, стоявшего по колени в снегу и поднятой над головой деревянной иконой. Несколько пуль попали в дьякона и в икону и он, уронив обе половинки иконы, распростерся на снежном поле.
Между тем Дарья, не удержавшись в санях, тоже вылетела из саней, но в последний момент она успела ухватиться за заднюю часть саней. Она волочилась по снегу и оставляла за собой длинный след.
— Платон, помоги мне!
Черный снова перевалил через холмы на поле, представляющее собой страшное зрелище. Кругом снег был смят, местами окрашен кровью. Всюду валялись разбитые сани, разнообразное имущество, убитые и раненые.
Грохот артиллерии стал стихать. Умный конь, перейдя на шаг, остановился. Платон затащил девушку на сани. Дарью всю трясло, ее лицо стало белым от страха. И никаких слез — они давным-давно кончились.
— Почему русские убивают друг друга? Почему?
Стоя на коленях, девушка пошатнулась и так мучительно застонала, что Платону стало не по себе.
— От нас ничего не зависит. Мы мелкая былинка на этой проклятой дороге. Куда ветер дунет, туда и мы полетим, — закричал он.
— Да, да, да, — как в лихорадке закивала головой Дарья.
— В Сибири мало быть сильным, тут нужен неистребимый дух.
— Чего-чего, а этого у нас всегда хватало.
Подошедшие белогвардейские части отогнали противника от колонны. Случился страшный разгром. Произошла всеобщая расплата за предательство православного царя и за противоправные действия в Сибири. Белую Армию охватила выжидательная напряженность. Потери оказались настолько колоссальными, что это неминуемо отразилось на моральном состоянии белых. Неразбериха, безудержное отступление и разгром усилили подавленность в воинских частях. Большая колонна под белым флагом отвернула на Красноярск. Солдаты и те, у кого кончились моральные и физические силы, чтобы продолжить отступление на восток, пошли сдаваться Революционному совету.
Наступили сумерки. По всему полю замерцали зажженные огни. Подобрав жертвы, обозы пошли на восток. Со всех сторон неслись звуки стрельбы, предсмертные крики и ядреная русская ругань. С приближением ночи бои прекратились. Мгла зажглась сполохами огней. То ли слева, то ли справа, воя, двигались волки.
Ночью длинная вереница обозов вошла в деревню Есаульскую. Небо сияло черной бездной. В темноте белела церковь — последний оплот старой жизни. Верхушки деревьев серебрились инеем. Загорелись яркие факельные огни.
И вдруг в темноте ударил гудящий звон колокола, послышался праздничный перезвон. Звенящие удары стремительно рассыпались по всей тайге. Злой ветер подхватил их и завьюжил вместе с пушистым снегом. Вспугнутые птицы, пролетев над колонной, приземлились на голых деревьях.
Набат, не останавливаясь, понесся во все концы Сибири. Люди вздрогнули, сдернули с немытых голов шапки и судорожно закрестились скрюченными руками. Чувство праздничного торжества охватило людей. Народ, упав на колени, начал молиться.
— Господи не оставляй нас в пути. Ты последняя наша надежда.
— Матерь божья не гнушайся нас.
— Рождество! Рождество! — вдруг закричали кругом люди.
— Платон, как же мы могли забыть, что сегодня особенный день! Грех не побывать в церкви.
— Черт побери! Тут все забудешь! Слава Богу, что хоть остались живыми!
— На всю жизнь запомнится этот праздник. Разве когда-нибудь такое забудешь.
Перелыгины не считали себя сильно набожными, но чувство постоянной опасности, подталкивало их к вере.
— Платон, что это? У тебя прядь седой стала.
— И у тебя тоже висок засеребрился.
— Как же так! Мы ж еще молодые, — сказала девушка и ее сердце наполнилось такой тяжестью, что слезы сами собой покатились из глаз.
Платон жалостливо прижал ее к груди.
— Хоть бы Полина с детьми спаслись.
— Что-то и дьякона не видно.
— Такая суматоха была. Все смешалось. Пошли свой обоз искать.
Над беглецами распростерлась яркая звездная ночь. Тени стали резче и темнее. В морозном недвижимом воздухе не переставая, зазвонили, забухали колокола. Набатный колокол бил все громче и все отчаянней. Сегодня он звучал по-особенному.
Из церкви выщли священнослужители с хоругвями и иконами в серебряных окладах. Заблестели ризы и стихары духовенства. Над дьяконами замерцали тусклые фонари и кадила.
Холодный ветер затрепал праздничные полотна. Священники затянули молитву. Но крики людей, ржанье лошадей, слившись в один сплошной гул, заглушили торжественное пение и колокольный благовест.
Но вот набатный колокол ударил во мгле последний раз и рождественский звон стих, а вместе с ним улегся и ветер, и топот, и говор.
Духовенство зашло внутрь здания. В тихом морозном воздухе замелькали руки крестившегося народа. В душах и лицах беглецов возникло легкое, светлое чувство.
На рассвете трепещущие звезды погасли. Поднялось солнце, лошади брели из последних сил. От усталости и голода они с трудом переставляли отяжелевшие ноги. Но стоять на