Читать интересную книгу Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

Скоро после избрания папа Лев сделал своего брата Джулиано гонфалоньером св. Римской церкви и начальником гвардии, так что тот должен был находиться от него поблизости, тогда как управление Тосканой было поручено их племяннику Лоренцо, установившему там подлинную тиранию. Имея же намерение, чтобы Леонардо да Винчи написал портрет синьоры Пачифики Брандано, прозванной Джоконда, или Играющая, Джулиано Медичи призвал знаменитого мастера из Милана.

Итак, крылья расправлены, ветер подул – пух и перья, обогревающие птицу на большой высоте, могут быть уподоблены получаемому от важного лица хорошему жалованью. Накануне отъезда Мастер выкупил у торговца бумагой приготовленную для него записную книгу из ста двадцати листов, которая, заполнившись важнейшими записями, стала впоследствии известна как Кодекс Е.

Покинул Милан для Рима 24 сентября 1513 с Джованфранческо Мельци, Салаи, Лоренцо и Фанфойа.

Иначе говоря, с выводком леонардесков – красиво одетых молодых людей, которых живой разговор напоминает о писке птичьего выводка, тогда как важная птица улыбается в бороду и украшает беседу остроумными замечаниями. Леонардо от роду шестьдесят один год и пять месяцев.

88

У стариков голос становится слабым, потому что в старости весь ход трахеи сжимается таким же образом, как и другие внутренности.

Глотка Донато Браманте более не получала из легких достаточно воздуха, и из-за старческих изменений звуки казались хриплыми, в то время как руки после настигшего их паралича хорошо не удерживали грифель и другой необходимый архитектору инструмент. Все же Донато успешно распоряжался помощниками, пережигавшими на известь мрамор древнего Колизея и других величественных и прекрасных построек, мельчайшие часта которых вились в воздухе и мокли в ямах в виде раствора. От таких, как Браманте, прозванного за свое усердие ruinant – разрушитель, римские древности потерпели не меньше, чем от набегов какого-нибудь племени варваров.

Тогда пространство между папским дворцом и первоначально построенным отдельно Бельведером, откуда, как следует из названия, открывался превосходный вид на окрестность, Донато обводил галереей и из-за охватившей его торопливости заставлял каменщиков работать ночами. Поэтому в неурочное время раздавались крики ослов и их помощников, доставлявших материал, что тревожило спящих. Однако, без перерыва трудясь, Донато не только разрушал сделанное другими, но и самого себя, не считаясь, что наступает пора, когда даже при полной бездеятельности человека едва хватает, чтобы поддерживать затухающую жизнь. В конце концов он настолько ослаб, что оказалось достаточно малейшей простуды, которая и свела его в могилу. Другие, напротив, наихудшим убийцей полагают безделье – этим служит хорошей поддержкой пример Микеланджело Буонарроти, израсходовавшего на украшение потолка капеллы папы Сикста столько усилий, сколько иной работник не истратит до конца дней, и затем прожившего до глубокой старости, продолжая заниматься своим искусством.

Когда живописец проводит долгое время на лесах, выворачивая шею, к телесному неудобству надо прибавить огромное напряжение духа, необходимое, чтобы вообразить и удерживать в памяти целое, а также придать отдельным фигурам соответствующее замыслу движение. Оставшийся после этого с искривленной шеей, Микеланджело, можно сказать, вплотную приблизился к величию самого создателя, трогая и тревожа того, о ком в книге Иова сказано, что оставляет за собой светящуюся стезю и бездна кажется сединою, то есть таинственного Левиафана, чьею игрою с господом некоторые отваживаются называть бытие.

Заказчика Сикстинской капеллы папу Юлия II его враги порицали как смертоносную язву человечества и еще по-всячески честили, а друзья восхваляли, называя избавителем Италии от диких иноплеменников; сам же он однажды сказал венецианскому послу, что он, папа, желает быть синьором и Мастером игры этого мира. Занявший престол под именем Льва X Джованни Медичи не хватал так высоко: «Папство дается нам один раз, – сказал этот Медичи, – будем же веселиться и пользоваться им для нашего удовольствия». И если он предпринимал военные действия, не столько им владело намерение объединить государства Италии под властью церкви, как он, желал доставить родне привилегии и доходы в Романье и других местах поблизости от его престола. Что же касается украшения Рима и папских дворцов, тут он не уступал рвением предшественнику. Так что мастера, частью разъехавшиеся на время выборов нового папы, скоро стали стекаться к престолу, как рыба в садке, когда, шумя плавниками и вспенивая воду, торопится к корму.

К Микеланджело, Браманте и Рафаэлю тогда присоединились еще многие и, как можно понять, не слишком дружные между собою, если одновременно возле престола находятся фра Бартоломео, чьего благочестия все прибавлялось, и Содома со своей обезьяной, смешнее и занятнее которой нет на свете, а общего между двумя мастерами только, что оба как могут следуют Леонардо да Винчи. Но не одни живописцы и скульпторы – всевозможных других, без преувеличения, вьется здесь целый рой: музыканты, поэты, ученые-латинисты, опытнейшие переписчики и аббревиаторы, чтецы и астрологи, всякого рода гадатели, шуты и иные кривляющиеся, заполнили поры и пустоты папского дворца. В каждом чулане за какой-нибудь занавеской непременно кто-то поселился: потомки Адама, если одарены талантом, по-видимому, одаряются еще способностью проникновения в малейшую щель. Разумеется, между такими находятся некоторые обманщики – эти ничего не создают, кроме пустых обещаний, хотя, чтобы обманывать других, более доверчивых, также необходимо искусство, а следовательно, и дарование. Да и нелегко распознать, что тут подлинное и приносящее пользу, а что обман и притворство. Неудивительно, что один состоящий при папе поэт, когда составлял описание сюжетов к предполагаемым росписям в папскую виллу, расположенную близко от Рима, математиков с их измерительными приборами поместил заодно с ворами, фальшивомонетчиками, кладоискателями и пастухами, ссылаясь на то, что они все придерживаются бродячего образа жизни.

Томмазо Мазино да Перетола, более известный как Зороастро, также оказавшийся в Риме, поступил на службу к своему названному родственнику, одному из Руччелаи. Если внешность Томмазо прежде вызывала недоумение, с годами он приобрел вид почтенный и довольно внушительный. К Аталанту же Миллиоротти время отнеслось пренебрежительно, допустив увянуть чертам его лица, оно не возобновило их ближе к старости с большей резкостью и прямотой, как поступает, желая придать им величие. Но в том или ином виде, судьба вновь собрала их вместе, как бы проверяя прочность привязанности и возможность соединения, и могла убедиться, что внешность изменяется быстрее сравнительно с поведением и привычками.

Таинственный Левиафан, которым Леонардо развлекает этих двоих и еще некоторых близких ему людей или кому они подчиняются и служат, имеет размер не больше ящерицы и изловлен садовником, знающим интерес Мастера к животным и желающим доставить ему удовольствие. Крылья этого Левиафана сделаны из кожи, содранной с других ящериц, и наполнены ртутью, отчего и трепещут, тогда как рога и борода искусно вылеплены из воска. Завидев чудовище, некоторые в изумлении отшатываются, а иные убегают прочь.

Благодаря громаднейшей практике в увеселении тех, кто, имея средства это оплачивать, надеется, что их ум, тупой от природы, заострится, Леонардо хорошо научился сочетать забаву и поучение. Очищая от жира и остатков пищи кишки холощеного барана, он доводил их до такой тонкости, что они помещались на ладони. Затем он прикреплял один их конец к кузнечным мехам, скрытым в другой комнате, и его помощник надувал эти кишки воздухом, и они заполняли огромное помещение, и каждый теснился к стене или забивался в угол, но тончайшая скрипучая материя и там его настигала. Вместе с воздухом в бараньи кишки входил также и смысл.

– Растягиваясь, – говорил Леонардо, – они уподобляются таланту, который из вещи незаметной и скрытой внутри его обладателя распространяется по всему свету.

Однако, чтобы судить о величии славы флорентийского мастера, не надо покидать Ватикан и отправляться в далекое путешествие или расспрашивать незнакомых людей – для этого достаточно будет хорошо рассмотреть «Афинскую школу», фреску Рафаэля Урбинского в зале Папского суда. Таким образом можно будет правильно заключить, кого именно утвердившееся общее мнение полагает достойным находиться вместе с Леонардо да Винчи и в его обществе и какое положение он занимает среди ныне живущих или умерших и прославившихся в веках, хотя бы те и другие в изображении Рафаэля, да и кого бы то ни было, представляют собой только тень и правдоподобную иллюзию.

Поскольку в зале Папского суда находится также библиотека, то, имея в виду количество авторов и несогласие мнений, можно вообразить, что за разноголосица и шум здесь раздавались, покуда живописец не привел все это к стройности. Чтобы понять, как ему это удается, можно представить себе создающуюся цивилизацию в виде музыкального инструмента наподобие многострунной арфы, которая в руках неопытного играющего издает звуки, скорее раздирающие душу, чем доставляющие удовольствие слушателям, в то время опытный музыкант, трогая струны в других сочетаниях, добивается приятного, ласкающего звучания; и это потому, что он придерживается правил гармонии и контрапункта, который есть не что другое, как контрапост в применении к музыке, или учение о единстве раздельного, отдаленного и направленного противоположно.