Похоже, время уже шло за полдень. Посовещавшись, они решили как-нибудь переправиться через Сену и добраться до дворца Монморанси. Шевалье предложил выйти к пристани Барре, позади церкви Сен-Поль, там найти лодку, спуститься вниз по течению к паромной переправе и причалить рядом с дворцом Монморанси.
Отец с сыном уже собирались уходить, как вдруг заметили маленького мальчика, подходившего к воротам кладбища. Малыш брел медленно, руки его были заняты каким-то большим свертком.
— Где-то я этого мальчугана видел… — прошептал шевалье.
Когда ребенок подошел поближе, Жан окликнул его:
— Куда это ты, малыш?
Мальчик остановился, осторожно положил свою ношу на землю и показал рукой на ворота кладбища:
— Мне туда… А я вас знаю! Вы со мной как-то разговаривали, помните, около монастыря… Я тогда делал цветочки, и вы сказали, что мой боярышник очень красивый… Хотите посмотреть? Я его уже доделал.
Малыш ловко развернул сверток и с наивной гордостью продемонстрировал свою работу — букет из веток боярышника.
— Прекрасно! — искренне похвалил его шевалье.
— Вам, правда, нравится? Это для мамы…
— Как тебя зовут? — спросил Жан.
— Жак Клеман, я вам говорил. Пожалуйста, скажите, чтобы мне открыли ворота… Шевалье постучал в дверь пристройки — на пороге появился могильщик, видимо, до смерти перепуганный. Жан объяснил, в чем дело, и кладбищенский сторож несколько успокоился, внимательно взглянул на мальчика и, что-то вспомнив, воскликнул:
— Так ты и есть Жак Клеман?
— Конечно, я…
— Пойдем, я покажу тебе могилу твоей мамы.
Оба Пардальяна не скрывали своего изумления: старик откуда-то знал мальчика, а сам Жак Клеман воспринял все как должное.
— И издалека ты пришел? — спросил шевалье.
— Вы же знаете, я живу в монастыре. А сюда еле добрался — на улицах столько народу!
Малыш говорил спокойно и рассудительно, как взрослый. Взяв сверток, мальчик последовал за могильщиком, а Жан машинально двинулся вслед за ним.
Едва они скрылись из виду, как к воротам кладбища подошли два монаха.
— Брат мой, — обратился один монах к другому, — давайте передохнем и дождемся наших друзей.
— Подождем… малыш должен все сделать… тогда и свершится чудо, — ответил второй монах. — Но страшные времена наступили, брат мой… Сколько жертв, сколько крови… По-моему, уж лучше лить доброе вино, чем кровь людскую…
— Брат Любен, эта кровь угодна Господу, помните!
— Конечно, конечно… Но, знаете, в гостинице «У гадалки» я чувствовал себя поспокойнее… а потом, вдруг какая-нибудь шальная пуля… всякое бывает…
Пока монахи беседовали, причем брат Любен все жаловался, а брат Тибо сурово наставлял его, оба Пардальяна, могильщик и маленький Жак Клеман подошли к свежей могиле.
— Вот здесь похоронена твоя мама, — сказал мальчику могильщик.
Взволнованный малыш остановился перед могилой и прошептал:
— Мама… а какая она была?..
— Так ты ее никогда не видел? — спросил растроганный шевалье.
— Никогда… но я знаю, ей понравятся мои цветы. Малыш развернул сверток, вынул искусно сделанные цветущие ветки боярышника и начал старательно втыкать их в мягкую землю. Когда Жак Клеман закончил, над могилой словно вырос куст боярышника и по мановению волшебной палочки расцвел в середине августа. Шевалье почувствовал, что не может сдержать слез над могилой матери Жака Клемана, над могилой несчастной Алисы де Люс, похороненной вместе с Панигаролой!
Малыш взглянул на Жана, увидел слезы на его глазах, подошел к шевалье, взял за руку и серьезно произнес:
— Вы заплакали над маминой могилой — я этого никогда не забуду… А как вас зовут?
— Шевалье де Пардальян, — ответил Жан, — хочешь, малыш, я провожу тебя обратно в монастырь?
— Нет… не надо, я и один не боюсь… я еще тут постою, поговорю с мамой…
— Ну, прощай, малыш.
— До свидания, господин шевалье де Пардальян. Пардальян-старший взял сына под руку, и они покинули кладбище Избиенных Младенцев.
Два монаха тем временем продолжали ожидать у ворот кладбища. Через полчаса из ворот вышел маленький Жак Клеман; увидев малыша, брат Тибо тут же отдал какие-то распоряжения Любену. Недовольный Любен заныл:
— Да зачем мне туда идти… еще затолкают, а то и убьют в свалке…
— Брат Любен, мужайтесь, крепитесь… а я возвращаюсь в монастырь — надо же кому-то проводить малыша…
Любен глубоко вздохнул; его жирные щеки начали подрагивать от страха.
— Ну не волнуйтесь, брат Любен, — напутствовал товарища Тибо, — а вот кстати и подмога — fratres ad succurendum…[8] Пора действовать!
С этими словами брат Тибо взял Жака Клемана за руку и удалился.
Действительно, к воротам кладбища приближались fratres ad succurendum — человек пятьдесят оборванцев с жульническими физиономиями. Проходя мимо них, брат Тибо сделал ободряющий знак и быстро исчез.
— Ну, конечно, — жалобно застонал Любен, — как распить бутылочку у метра Ландри, так вместе, а как провернуть опасное дело, так врозь… он-то в монастыре спрячется, а меня препоручает заботам Провидения…
И брат Любен решительно вошел в кладбищенские ворота. Банда оборванцев проследовала за ним на некотором расстоянии.
Брат Любен двинулся прямо к могиле Алисы де Люс.
— Что вижу я! — воскликнул он звучным голосом. — Боярышник расцвел!
И упав на колени и воздев руки к небу, монах заорал:
— Чудо! Чудо! Славен будь Господь!
— Чудо! Чудо! — завопили окружающие, включаясь в комедию.
— Господь выразил волю свою!
— Смерть еретикам!
Через несколько мгновений крики прекратились, и Любен затянул «Те deum»; его поддержали все, кто был на кладбище. Весть о чуде молниеносно облетела весь квартал. Люди стекались к кладбищенским воротам, толкались у могил. Через четверть часа огромная толпа заполнила кладбище, и каждый мог убедиться, что куст боярышника действительно расцвел в августе!..
Брат Любен сорвал весь боярышник, не оставив ни веточки. Дюжина молодцов подхватила монаха с букетом и водрузила на плечи. Их надежно окружили те самые оборванцы, которых брат Тибо назвал fratres ad succurendum. И процессия двинулась в путь. Ее благословляли по дороге священники, к ней присоединялись многочисленные монахи.
Брат Любен, сиявший от гордости и лоснящийся от жира, объездил на чужих плечах пол-Парижа, прижимая к груди букет Жака Клемана. При его появлении религиозный пыл вспыхивал с новой силой; гугенотов резали еще ожесточенней; великая бойня продолжалась.
Вот так произошло чудо с боярышником…