Читать интересную книгу Чайка - Бирюков Николай Зотович

«Эх, видать, и вправду померещились Миньке партизаны!»

— Я буду сейтшас в твой голёва дирка делайт, — услышал он голос немца и увидел, как тот вынул револьвер. А на берегу происходило что-то непонятное: грохот бетономешалок смолк, и сквозь стук топоров и визг пил донеслись водные девичьи голоса, распевавшие:

Цыганочка черноока, Цыганочка черная, погадай!

Мауэр поднял револьвер, и Фрол Кузьмич зажмурился. Лес шумел глухо. От него веяло морозной смолянистой прохладой, и где-то совсем близко монотонно выговаривала кукушка: ку-ку… ку-ку… ку-ку… Щемящей тоской сдавило сердце и потянуло его вниз. Немец целился прямо в лицо.

— Прощай, Минька, — прошептал старик.

Грохнул выстрел, и Фрол Кузьмич с удивлением отметил, что не чувствует боли и не падает. Он никак не мог понять: жив или умер?

Открыв глаза, остолбенел еще больше и заморгал. Немец извивался в предсмертных судорогах. Минька сидел на нем верхом и дубасил его кулаками по голове. А из лесу, казалось, из-за каждого дерева, выбегали партизаны — мужчины и женщины. От винтовок отделялись белые дымки, грохотали взрывы.

Старик повернул голову к мосту и снова на мгновение зажмурился — громадными, гулко громыхавшими кострами полыхали оба танка. Возле одного из них мелькнула фигура девушки с гранатой в поднятой руке.

По всему берегу, как очумелые, метались зеленые фигуры; за ними бегали разъяренные строители — кто с чем: с топорами, с лопатами, с дубьем. Подпрыгивали и падали немцы от партизанских пуль, от ударов топоров и лопат.

От вереницы саней, размахивая кулаками, бежали мученики, сбросившие с себя лошадиные путы.

— Бей! — неслось оттуда.

— Бей! — слышал Фрол Кузьмич позади себя.

И справа и слева бежали мимо него люди и кричали:

— Бей фашистских тварей! Рази гадин!

Мелькнуло лицо Клавдии. Старик оглянулся — никого из пильщиков рядом не было. Пилы торчали, оставленные в бревнах, или валялись на земле. Горячо стало у него на сердце.

— Добивай, Минька этого хлюста, а я… — крикнул он хрипло и схватил первый попавшийся под руку брусок.

С насыпи сбегал, стреляя из револьвера, Швальбе. Фрол Кузьмич кинулся ему наперерез. Впереди него бежала седая женщина с топором.

— Стой, ведьмюкин выкладок! — кричала она.

Швальбе выстрелил, и женщина упала. Фрол Кузьмич перепрыгнул через труп.

— Стой!

Немец прицелился в него, но выстрела не последовало: вышли все патроны. Он бросил револьвер и повернул было обратно, но навстречу ему с той стороны, размахивая наспех подобранными с земли кольями и досками, на насыпь сплошной стеной взбирались старики и женщины из обоза. Лица у всех были перекошены яростью:

— Бей!

Швальбе резко повернулся к Фролу Кузьмичу и поднял руки.

Старик, крякнув, хватил его бруском по лбу. Брусок разлетелся, переломившись посередине — на месте, выпачканном смолой.

— Ах, чорт! — выругался Фрол Кузьмич: второпях он не разобрался и взял не тот брусок.

Он пнул Швальбе ногой.

Шагах в пяти хрипел вдавленный в снег фельдфебель. Одна женщина навалилась ему на ноги, другая обеими руками сдавливала горло. Чуть дальше из-за груды бревен вылетали белые, как хлопья ваты, дымки — это стреляли немцы. Их пули уже сразили старика, из Залесского и двух женщин. Фрол Кузьмич схватил обломки бруска, на бегу поднял их над головой.

— Бей, мать их… Воздух гудел от криков.

Возле леса, чадя густым дымом, взметнулось красными языками с десяток костров: пильщики жгли плоды своего подневольного труда.

Тетя Нюша, освещенная пламенем горящих танков, казалось, вросла в насыпь широко расставленными ногами и кувалдой вбивала в землю Карла Курца. Эсэсовец давно уже был расплющен в лепешку, а она все била, била…

На мосту шла рукопашная схватка. Трещал лед, гулко всплескивалась под телами падающих людей вода. У самой кромки берега цепью залегли партизаны с винтовками и автоматами. Они добивали гитлеровцев, прыгавших в реку с берега и моста в надежде спастись бегством по хрупкому льду или вплавь.

Остановившись возле трупа Маруси Кулагиной, Зимин напряженно смотрел на другой берег — на партизан, взбегавших на мост.

— За Чайку! Бей! — неслось оттуда.

Так началась «катина ночь».

Глава четырнадцатая

— Идите к чорту! Я говорил вам: в нашем деле слюнтяи не годятся! — взбешенно заорал Ридлер. Он оттолкнул Зюсмильха и подошел к Кате.

— Сейчас, через минуту, я вернусь… У меня голова… Немного свежего воздуха… — Поскользнувшись на липких от крови половицах, Зюсмильх съежился, перешагнул через бесчувственное тело Василисы Протафьевны и направился к двери. Прикрывая ее, он услышал вкрадчивый голос Ридлера: «Жарко у нас, душечка? Такое учреждение… Может быть, перестанем упрямиться? Нет? Ну что же, вы у меня в гостях, а я хозяин гостеприимный».

Зюсмильх обтер платком холодный пот, струившийся по лицу.

— Накалить иглы! — расслышал он разъяренный голос и тяжело стал подниматься по винтовой лестнице. На площадке столкнулся с секретарем Ридлера.

— Мост! Залесское горит!.. Большие Дрогали!.. — прокричал тот, как в бреду, и побежал вниз.

Зюсмильх тупо посмотрел ему вслед.

На улице стояла морозная тишина, нарушаемая лишь шагами часовых. Дома растянулись темные, без единого огонька, но Зюсмильху показалось, что он видит прильнувших к стеклам людей: жители Певска не были заключены в концлагери, потому что работали в речном порту и на железнодорожной станции. На мгновение ему почудилось, что дома задвигались, поворачиваясь к нему другими сторонами, и там у каждого окна тоже притаились люди с тяжелыми, как свинец, глазами и о чем-то перешептывались. Трясущимися руками он протер очки и, выругавшись, зашагал по изрытому ямами тротуару, поминутно оглядываясь и вздрагивая от скачков собственной тени.

Остановился на окраине города, возле домика Аришки Булкиной. Калитка и дверь в сени были распахнуты настежь. На улицу вырывался визгливый пьяный хохот и бренчание гитары.

Зюсмильх без стука вошел в избу. В горнице горел свет, а в прихожей было полусумрачно и тесно; здесь друг на дружке, как в мебельном складе, громоздились диваны, кровати, шкафы, натасканные сюда предприимчивой хозяйкой из соседних опустевших домов. Морщась от пьяного визга Аришки, он ощупью пробрался к дверям горницы.

На кушетке полулежал офицер во френче и кальсонах и, что-то мыча, бессмысленно дергал струны гитары. Второй офицер, тоже полураздетый, с подстриженными рыжими усами, сидел у стола, заставленного бутылками, стаканами и тарелками. На коленях его прилепилась Аришка в одной рубашке, низко спущенной с плеч. Немец с тупой ухмылкой щекотал ее, а «красотка» хохотала и взвизгивала, встряхивая разметавшимися по голой спине густыми волосами:

— Щикотно, господин охвицер… Ой, щикотно!..

Окинув взглядом всю горницу, заставленную зеркалами, заваленную одеялами, подушками, свернутыми коврами, Зюсмильх увидел еще одного офицера — туловище его было под столом, а голова — на стуле. Он громко, с присвистом всхрапывал. Все трое были из гарнизонных частей.

Оглянувшись, Аришка спрыгнула на пол и с улыбкой во все лицо шагнула к двери:

— Милости просим, кавалер долгожданный. Давно не жаловали.

Зюсмильх взглянул на нее поверх очков и что-то пробормотал. Подойдя к столу, он рывком дернул к себе стул, на котором лежала голова храпевшего офицера. Тот, грохнувшись с размаху об пол, застонал, но не проснулся. Весь дрожа, Зюсмильх тяжело опустился на стул.

«Зазяб», — решила Аришка и опять улыбнулась.

— Шнапс?

— Да, да, шнапс, — с тоской проговорил Зюсмильх. Он провел рукой по горлу, желая этим подчеркнуть, что ему надо очень много шнапса. Офицеры смотрели на него неприязненно, явно расположенные начать ссору: в гарнизонных войсках не любили гестаповцев за их заносчивость. Особенно разозлен был рыжеусый. Когда Аришка подошла с бутылкой к столу, он схватил ее за волосы.