его, или немножко больше этого. Встретив мужа, она почтительно преклоняет перед ним голову и целует ему руку, обыкновение, перешедшее к некоторым христианским славянским племенам, к черногорцам, например; но мать всегда сохраняет свою власть над сыном и пользуется его уважением, едва ли не в большей степени, чем у нас. Между турками высшего сословия и вообще более достаточными, сын не смеет войти в комнату матери, и не спросив предварительно ее позволения. Вошедши, он кланяется ей низко, почтительно подносит ее руку ко лбу и к устам и садится только по ее приглашению.
В Турции старики шестидесяти лет избавляются от «гарача». Только в пылу гнева турок занесет на него руку и всегда кается в своей запальчивости; к этому конечно не подходит военное время. Тут как и в порыве фанатизма, турок справляется со своей совестью и ниспровергает все, не щадя ни звания, ни пола. Турки питают такое же уважение к «иктярам», старикам, какое среднеазийцы к своим «аксакалам», белобородым, и это же чувство к «старцам» развито, хотя может быть в меньшей степени, между славянами, живущими в Турции.
Раз, в Киргизской степи, кажется в Мугоджарских горах, встретили мы старика, дряхлого, хилого: он стоял у быстрого ручья и никак не решался перейти через него, потому что его легко могло сшибить с ног течением. Вожатый наш киргиз, нисколько не колеблясь, слез с лошади, усадил на нее старика и перевел лошадь под уздцы через ручей.
В Мустафа-Паланке, незадолго до приезда нашего туда, случилось трогательное происшествие, вполне выказывающее преданность детей к родителям. Один богатый турок, возвращаясь ночью в город, увидел пожар в той стороне, где стоял его дом. Быстро пробрался он сквозь толпу к месту пожара; но к дому уже не было приступа: он был весь в огне. В одной половине его раздавались вопли жены и семейства; тут же хранилось его имущество. В другой – жила мать семидесятилетняя старуха, также застигнутая внезапно пожаром. Турок бросился к ней через обгорелые обломки, сквозь тучи дыму и струи пламени. Через несколько времени он возвратился, едва держась на ногах, но со старухой в руках. Жена, дети, имущество, все сгорело.
В этом нежном участии к немощной природе человека столько благородства чувств, что право не знаешь, как сообразить их с теми зверскими поступками, которыми не раз ознаменовали себя турки. Нельзя не сознаться, что растленные нравы Византии имели большое влияние на их характер.
III
Нишский пашалык. – Встреча с турецкими солдатами и албанцами. – Город Ниш.
Из пяти пашалыков, составляющих верхнюю Мезию, нишский пашалык самый живописный. – Тут горы высоки, разшибены, разметаны, изрыты пропастями, пересечены ручьями, которые во время дождей и таяния снегов ниспадают водопадами, местами покрыты лесом, местами испятнаны диким кустарником или ползучими растениями, часто голы и недоступны. Переход с дунайских долин в Балканы благодатен для путника. Тут могли мы, наконец, перевести дух после зноя, от которого совсем изнемогали. Зато поезд наш начинали беспокоить разные недобрые встречи.
В Турции путешествуют несколько иначе, чем у нас. – Можно ехать на почтовых лошадях (мезиль), на наемных, с кираджиами, с караванами (керванами), и, наконец, можно путешествовать пешком. – Нельзя, однако, сказать, чтобы какой из этих многоразличных способов переноситься с места на место был удобен; трудно даже решить, какой из них удобнее? На почтовых вы едете довольно скоро, днем, а ночью, если вас не истомит верховая езда на дурном турецком седле с короткими стременами, большей частью без подушки. – Это езда обходится дешево, тем более, что в таком случае ваш татар или кавас, проводник, силой фирмана и собственным своим влиянием, забирает даром на пути все съестные припасы для вас и для ваших людей и отводит квартиры, где ему вздумается, не спрашивая, нравится ли это вам, и уверенный заранее, что это очень не нравится хозяевам домов; вообще, путешествующий на почтовых имеет вид официальный, страшный для бедных раев: от него все бежит, и он нередко рискует остаться в пустом доме. Нам этот способ путешествия тем более был негоден, что почтовые лошади находятся на главных путях, которых очень немного, а нам приходилось беспрестанно отбиваться в сторону, вглубь гор.
Ехать берабер, толпой, караваном, еще дешевле, потому что караван всего чаще останавливается в поле, но подвигаешься медленно; притом же всякий караван имеет свою определенную цель, всегда почти торговую, а у нас была своя. Путешествовать пешак, пежос, т. е. пешком, хорошо, дешево, идиллически, но нам почему-то не нравилось. Мы предпочли ехать с кираджиями, как обыкновенно путешествуют. Нишский паша снабдил нас буюрди, род почетного паспорта, дал нам одного из собственных своих татар, – и мы смело вторглись в горы. Татары, кавасы, особенная стража при пашах, в Константинополе при посольствах; они служат курьерами, фельдъегерями, пользуются особенным уважением, большей частью дерзки, и я советую путешественникам обходиться с ними ласково и даже называть их иногда эффенди. Наш татарин то и дело ссорился, то с кираджиями, то с коморджами, находившимися при нашем багаже; особенно он не терпел Радована, булгара, а этот булгар состоял при мне в качестве драгомана, слуги и повара. – Они никак не сходились в выборе привалов и системе мародерства, которую наш татарин считал совершенно позволительной в земле раев.
Вечерело. Горы темнели и становились суровее. Кираджи роптали, зачем не остановились ранее на ночлег; уверяли, что до деревни, до которой мы надеялись добраться засветло, еще далеко, а лошади устали; под открытым же небом оставаться опасно, потому что кругом было неспокойно. К довершению общего неудовольствия, едва поднялись мы из ущелья, как увидели несколько человек, конных и пеших. Одна толпа, по-видимому, расположилась на привал, у ручья, другая удалялась на противоположную гору, к той стороне, куда и мы направляли свой путь. По длинным блестящим ружьям первых должно было полагать, что, то албанцы, от которых еще не совсем была очищена Булгария, или гайдуки; а по короткой, большей частью оборванной одежде, по бедному вооружению и вообще печальному виду тех, что были в полугоре, нельзя было не узнать так называемое регулярное турецкое войско, находившееся в большом сборе в нишском пашалыке и вообще во всей Булгарии для «восстановления порядка». – Мы подались несколько назад, на склон горы, чтоб нас не заметили, и стали совещаться, что делать? Татарин настаивал, чтоб мы соединились с турецким отрядом, обещая его защиту и покровительство; кираджи утверждали, что трудно обойти шайку албанцев, расположившихся почти на нашем пути, а если бы это и удалось, то все равно кому ни попасться