— Госпо… Молодой человек! — изумленно встряхивает головой Анна-Мария. — Из всех моих детей выжил только один Жан. А после его вчерашней выходки вы имели полное право вернуть мне его голову… отдельно. Уже за одно то, что вы этого не сделали, я вам буду признательна до гроба. И ведь сегодня вы не знали, что на Его Величество иногда находит.
— Не знал, госпожа графиня. Что, в моем положении, согласитесь, совершенно непростительно.
— Вы, конечно, сын первосвященника, но все-таки не Господа.
Посол сначала улыбнулся, потом — словно что-то толкнуло его изнутри — дернул головой и рассмеялся.
— Нет, к величайшему моему счастью, нет.
— А человек не всеведущ, — назидательно говорит Анна-Мария, потом кладет мальчику руку на плечо. — Ваша свита пытается незаметно подсматривать… дадим им повод поверить в свои силы?
Выглядывают из-за угла. Поочередно. И что, по их мнению, я могу делать с их герцогом наедине в темном простенке? Целоваться?
— Я вижу, спасибо. Если позволите, дадим. Я был несколько резок с ними этим утром.
— Сегодня у всех было неудачное утро. Сначала эта гвардия явилась голодная, прямо к завтраку. Потом на меня Клод налетел… Перья дыбом, спасите-помогите, я не хочу его казнить!.. — графиня изображает герцога Ангулемского в растрепанных пе… чувствах.
— Это он обо мне? — удивился посол.
— О вас. Он же следующий в линии, пока у Его Величества детей нет. А ничего, кроме смертной казни, законы за цареубийство не предусматривают… А он сам — ну знаете же. В его случае никто даже не предлагал, не привлекать же Господа Бога как соучастника.
Кажется, спаситель потихоньку приходит в себя. По крайней мере, естественный цвет лица к нему возвращается, хоть и не сразу. Румянца у него нет вообще, это Анна-Мария еще на приеме заметила, но хоть уже скулы — не как белый мрамор на свежем изломе, и губы видны. И рассмеялся. Хорошо. На кого же он похож… вот похож донельзя, на кого-то знакомого, не очень близко, но я же видела их рядом, и тогда еще подумала, что хоть по чертам лица — ничего общего, но вот двойняшки тоже родятся не очень похожими, а все равно — одна кровь, одна плоть. Вспомнить бы. Потому что это, определенно, была особа женского пола. Молодая.
— Сегодня, я думаю, все уже закончилось. А завтра вас ждут серьезные испытания — Его Величество будет извиняться.
— Он имеет такую привычку? — приподнимает брови посол.
— Да. И вы, думаю, понимаете, что злопамятность не украшает, — чуть строже, чем раньше говорит Анна-Мария. На всякий случай.
— И бросает тень на будущее.
— Именно. А невесту я вам подыщу лично… если вы позволите, конечно.
Посол смотрит на нее очень внимательно — и даже как-то жадно.
— Я полностью доверяюсь вашему выбору.
— Вот и замечательно, вот и славно, — графиня убирает руку. — Пожалуй, нам пора возвращаться. Ваша свита в нетерпении. Они, кажется, собирались брать приступом королевский кабинет… не будем испытывать их терпение дважды.
— Я счастлив вашим обществом и с удовольствием повинуюсь вашим желаниям.
И у Анны-Марии возникает странное ощущение, что молодой человек говорит чистую правду. И только правду.
«Не знаю, — думает она, — что представляет из себя его отец… но вот мать у него совершенно точно разумная и мудрая женщина!»
Джанпаоло Бальони ушел не сразу. Он как примчался в малую королевскую приемную с приятелями и при оружии, так потом при де Корелле с Герарди и задержался. А примчался, между прочим, потому, что испугался за посольство. Ему уже успели здешние его дружки объяснить про королевские странности, он представил себе, что будет, если Его Величество что-то такое эдакое ляпнет ничего не подозревающему Корво — собственно, в этом смысле между Корво, Орсини, Колонна, самими Бальони и вообще любым семейством из числа друзей, союзников или кровников разницы нет никакой: сначала убьют, потом вспомнят, кого — и кинулся поднимать всех, кого мог найти.
Ну а потом, когда все улеглось, а Его Светлость отправился досыпать, Мигель молодого перуджийца еще и допросил, вытащив из него все рассказы его приятелей почти дословно. Ну ведь было же велено — докладывать о любой мелочи, обо всех слухах и сплетнях… но нет, пока гром не грянет, не поймут.
Вчера было веселее. Вчера тоже возник вопрос «почему мы ничего не знали о нежной страсти этой парочки?» — и оказалось, что Герарди слышал, что девица Лезиньян ранее была помолвлена, Мигель был осведомлен, что Жан страдает на весь город о своих чувствах, но вот сложить два и два, предположить, что страдания вполне взаимны, а все взбрыки Карлотты ровно этими страданиями и вызваны, никто не додумался. А с Чезаре знаниями не поделились, как чем-то общеизвестным и незначительным. И все-таки было смешно — и каявшимся доверенным лицам, и герцогу, шутившему, что в Орлеане доставляют прямо в покои актеров с отличными комедиями… Сегодня смешно не было.
Выгнать ретивого помощника оказалось не так-то просто, ему и нудная нотация в два голоса — «должны были рассказать раньше, и кто вам позволил влетать в королевскую приемную с оружием и соратниками…» настроения не испортила. Еще удивительнее, что первым, откликнувшимся на его призыв, оказался Санта Кроче. Этот, правда, ретировался как только понял, что дело пахнет очередной выволочкой. Вражда враждой, а в некоторых случаях даже несвятая троица вспоминала о том, что на чужой территории нужно стоять друг за друга. Почаще бы…
Но все же ушел. А Его Светлость спит, и сейчас его крепостной артиллерией не разбудишь. Даже прямым попаданием. Убить — убьет, а проснуться он не проснется. Утром, своим утром, он будет свеж и благорасположен, и все выслушает, и примет к сведению… только в следующий раз выйдет то же самое. Как-нибудь по-другому, ошибок Чезаре не повторяет, но то же самое.
— Если бы Его Величество был чуть больше похож на своего покойного тезку… — задумчиво говорит Герарди.
Мигелю не нравится его тон — как бы осуждающий, с легкими нотками испуга, но в основе лежит не страх, не возмущение, а кое-что другое. Мигелю не нравится выражение лица Агапито: тоже слишком мало нужной, необходимой сейчас суровости, это только флер, а под ним… восхищение? Уважение? Лучше бы он по столу стучал и грозился уйти в отставку не сходя с места, и бранился. А вот вполне понятная двойственность… этого нам не надо. Это у нас уже есть. Мигель и сам такой.
— Будь он больше похож на своего покойного тезку… Если бы нам очень повезло, то новый король Аурелии устроил бы нам всем побег. О целях посольства пришлось бы забыть. Это если бы было кому бежать. Дойди дело до оружия, стража зевать бы не стала. И во флигеле мы бы не удержались. Я потому и пошел с вами в приемную, что мы ничего не теряли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});