казацкой форме. Когда я в'ехал на улицу Риволи, за мной тянулись пешие и конные. Толпа захватывала чуть не полверсты. Двое драгун, прибывшие со мной, успели кое с кем поговорить, и весть о моих приключениях облетела весь город. Мне был устроен триумф. Мужчины кричали приветствия, женщины посылали из окоп воздушные поцелуи и махали платками.
Я, друзья мои, удивительно скромный и чуждый всякой спеси и чванства человек, но при этой овации — не могу не сознаться в этом — чувствовал себя героем. Русский мундир был несколько просторен для меня, но я выкатил грудь колесом, и мундир натянулся как кожица на колбасе.
А моя славная лошадка трясла гривой, распускала хвост трубой и стучала копытами по мостовой, как бы говоря:
«Это мы сделали вдвоем. Важные поручения всегда надо давать моему хозяину и мне».
У ворот Тюльери я слез с лошади и поцеловал ее в ноздри. Толпа подняла такой радостный крик, словно пришло известие о новой победе императора.
Костюм для того, чтобы представляться королю, у меня был неподходящий, но можно не обращать внимания на костюм, если у вас есть воинственная осанка.
И я направился к Иосифу[14], которого я несколько раз видел в Испании. Он был толст, спокоен и любезен, как всегда. При нем в эту минуту находился Талейран, которого надо было называть тогда герцогом Беневенским, но я как-то не любил эти клички и предпочитал называть людей их собственными именами.
Иосиф Бонапарт прочитал письмо и подал его Талейрану: тот пробежал его и воззрился на меня. В его маленьких, мигающих, насмешливых глазах было что-то очень странное.
— Император послал вас одного? — спросил Талейран.
— Нет, кроме меня, послан еще один офицер, — ответил я. — Майор Шарпантье из конно-гренадерского полка.
— Он еще не прибыл, — произнес король Испании.
— Если бы вы, ваше величество, видели ноги его лошади, то не удивились бы этому, — сказал я.
Талейран странно улыбнулся и произнес:
— О, он мог опоздать совсем по другим причинам!
Иосиф и Талейран сказали мне несколько любезностей, но этого было слишком мало. Я заслуживал за свой подвиг гораздо больших похвал. Откланявшись, я ушел, довольный тем, что развязался. Терпеть не могу придворной жизни. Лагерь — другое дело.
Из дворца я направился на улицу Мироменель к своему старому приятелю Шоберу. Он меня снабдил гусарским мундиром, который мне пришелся в самый раз. Ужинали мы на его квартире втроем: он и я с Лизеттой. Затем… затем, друзья мои, я преприятно провел время, забыв о всех опасностях.
Утром меня уже ждала оседланная Виолетта. Я решил немедленно же возвратиться к императору. Меня сжигало нетерпение. Я жаждал его похвалы и обещанной награды.
Назад я поехал безопасной дорогой. Казаки и уланы успели мне надоесть порядком. Миновав Мо и Шато-Тьери, я прибыл вечером в Реймс, где продолжал стоять со своими войсками император. Тела наших и русских у Сан-Прэ за это время успели похоронить. В лагере я тоже нашел перемены. Солдаты имели более опрятный, сытый и довольный вид; кавалерия получила запас свежих лошадей. Все было в величайшем порядке. Удивительно прямо, что может сделать хороший генерал в течение двух дней.
Прибыв на главную квартиру, я прямо отправился представляться императору. Когда я вошел в кабинет, император сидел за письменным столом и лил кофе. Перед ним лежал какой-то большой план, который он внимательно разглядывал. Бертье и Макдональд стояли около императора и слушали, что он говорил, но говорил он так быстро, что маршалы едва ли могли уловить половину его слов. Увидав меня, император уронил перо, которое держал в руках, и вскочил с кресла. Его бледное лицо приняло такое выражение, что я весь похолодел.
— Какого черта вы здесь делаете? — закричал он тонким голосом.
Такова была у него повадка. Когда Наполеон сердился, он начинал кричать, как павлин
— Честь имею доложить вашему величеству, что я благополучно вручил письмо, доверенное мне вашим величеством королю Испании, — отрапортовал я.
— Как? что!?.. — завопил император, и глаза его стали похожими на два штыка. Ох, эти ужасные глаза! Они казались то серыми, то синими, словно сталь на солнце. Я и теперь иногда вижу их во сне, когда мне нездоровится.
— А где Шарпантье? — крикнул император.
— Взят в плен, — ответил Макдональд.
— Кем?
— Русскими.
— Казаками?
— Одним казаком.
— Он сдался?
— Без сопротивления.
— Это умный офицер. Дать ему орден почетного легиона!
Услышав эти слова, я стал протирать себе глаза: мне казалось, что я вижу все это во сне.
А Наполеон сделал шаг ко мне. Вид у него был такой, точно он собирался меня бить.
— А вы?.. — закричал он, — вы, заячья голова — вот вы кто! Неужели вы воображаете, что я доверил бы вам важное письмо? Неужели вы воображаете, что я послал бы вас